Тамада - [24]

— А я разве какая-нибудь особенная? Женщина как женщина.

— Особенная, это точно. Все мы помним, как сражалась ты в партизанах. А раньше-то ислам запрещал вам вмешиваться в большие дела. Раньше толковали, будто женщине на роду написано быть рабой мужчины.

— И среди вас есть такие, кто так думает?

— По-всякому думают, — замялся старый чабан. — Но большинство — за тебя, Жамилят. Если в корень глядеть, то выходит так: испокон века наши жены-горянки волокли все хозяйство на своих плечах. Муж — в горах пасет отары, а жена — на ней весь дом держится. Сколько забот на ее плечах: и дети, и тканье, и работа в поле... Потому-то и зорче у нее хозяйский глаз — ведь за стольким углядеть надо. Мы, мужчины, хоть и верховодили в делах аула, но если по правде, без женского совета не обходились. Теперь другие времена. И вот, поговорив между собой, решили мы: выбрали тебя совсем не к худу. Может, твой зоркий женский глаз и принесет всем нам большую пользу.

— Спасибо вам за доверие.

— Но не все так, дочка, наверное, думают?

— Ты прав, Керим, не все.

— Мы и тем и другим рады бы тебе помочь, да ведь сама видишь: сами в нужде. И ты не обижайся на нас, что с первого дня, как ты нас увидела, с жалоб начали, — сказал старший чабан. — Али нам всегда твердил: «Курорт у вас тут, а не работа». Сама видишь, какой тут курорт.

В разговор вступил другой чабан, помоложе:

— Спасибо тебе, сестра, нашими лепешками не побрезговала...

— А побывал бы здесь Али денька два-три подряд, — перебил его старый чабан, — узнал бы, какой тут «курорт». Живем мы, как жили наши предки. Сидим тут, как медведи, ни о чем не ведаем, если бы даже земля треснула пополам, мы бы об этом не узнали. Получается, будто на краю земли живем, куда даже газеты не доходят. От него только и узнали, клянусь, — он кивнул на Азрета, — будто в Корее перемирие, войны больше нет. Но толком ничего не знаем.

— Неужели газеты сюда так трудно доставить? — не глядя на Азрета, спросила Жамилят.

— А кто должен? Я? На свои деньги я их должен покупать и сюда носить? Я не почтовый работник!..

— А кто ты? — сурово спросила она.

— Я? — Азрет не нашелся что ответить. — Я... — затравленно обвел он всех взглядом.

— Вот то-то и оно, не знаешь, кто ты. А я тебе подскажу — разгильдяй! И не просто разгильдяй, а злостный.

— Что я, против, чтобы тут все хорошо было? Но как это сделать? Пусть правление думает. И Али — он ведь председателем был...

— А если бы каждый из вас хотя бы долю ответственности и добрых дел взял на себя, и Али было бы легче. Али виноват во многом, но и ты, Азрет, виноват ничуть не меньше.

— Правильно, сестра, — кивнул старый чабан. — Сейчас все камни бросают в Али, а ведь раньше слова никто не сказал, устраивал всех Али...

Жамилят встала и поблагодарила за угощение.

— Сено, которое у вас есть, постарайтесь растянуть на три дня. А там я постараюсь достать... Думаю, что смогу.

А сама подумала: «Где его взять? Кто поможет? Обком? Пойду к Бекболатову и скажу... Все выложу: так, мол, и так... Скажу, в первый и последний раз за помощью пришла: выручайте. Сено-то можно у соседей выпросить, — пришло решение. — Вертолет нужен, чтобы доставить на ферму...»

И, словно угадав, о чем она думает, старший чабан сказал:

— Снег глубокий. Пока не растает, сено сюда ни на чем не подвезти.

— Нет смысла ждать, когда он растает, — сказала Жамилят. — Азрет, останься здесь. — И обратилась к чабанам: — Только холодом и голодом вы его тут не морите, хотя он и достоин этого... Верьте, я что-нибудь предприму. Будет сено. Хоть по воздуху, но доставим, — твердо сказала она и снова подумала о Бекболатове и вертолете. — Я, пожалуй, поеду, а то темнеет.

— Значит, сено, как манна небесная, с неба к нам упадет, — раздался в темноте чей-то недоверчивый голос.

— Впервые о таком слышим, — поддержал другой голос, на этот раз Жамилят узнала голос Азрета и его смешок. — Я же говорил, женщина — она и есть женщина...

— Азрет, это ты мне говоришь? — строго спросила она, вглядываясь в темноту, — хотелось разглядеть вызывающее у нее ненависть и отвращение лицо, — но тот с головой завернулся в бурку и улегся как ни в чем не бывало.

— Ты, дочка, не обижайся, — сказал Керим. — Бывает, одна паршивая овца все стадо портит. Она вышла из коша. Осмотрела кошару. Какие тут новшества, о которых читывала в журнале «Овцеводство»! Видимо, и в прошлом веке точно так же жили чабаны, как живут сейчас на Куру-коле. И точно так же содержатся овцы.

Но люди, те самые люди, которым не доверял Али, не покинули своего места, не бросились в аул, когда грянула беда. Стойко держатся здесь из последних сил, понимая свою ответственность. Перед кем? Перед такими же людьми, как они сами. Конечно, их выдержку можно объяснить и тем, что они — чабаны, что это, мол, у них в крови. Верно. Но и в этом случае, какая огромная неблагодарность, святотатство — спекулировать на этой прирожденной стойкости к любым невзгодам. Ведь их теперешние трудности созданы не только суровой зимой, но в большей мере теми, кто не побеспокоился о них — об их быте, о сене для овец. И все-таки не давал Жамилят покоя назойливый вопрос, — почему в колхозе не оказалось сена, хотя многие, в том числе и Али, искренне рассчитывали, что его до весны хватит? Почему?