Там, за поворотом… - [12]

— Ребята, вы Рощиной дрова пилить будете? Можно и я с вами. У нас колун большой есть. А я умею и пилить, и колоть. Что, не верите? — она засмеялась, прищурив глаза, откинув голову назад.

Я с сомнением посмотрел на ее тонкие руки и уже хотел сказать что-нибудь эдакое недоверчивое, но Кирка опередил.

— Ладно, — ответил он ворчливо. — Сперва козлы надо сколотить.

Мы с Надькой остались во дворе, а Кирка сбегал за пилой и топором.

— Вот из этого выйдет хребтина, — указал он на толстое бревно. — А эти пойдут на ноги. Выволакивай.

Мы вытащили бревно, положили под него полено потоньше и стали пилить. Надька уселась на бревно верхом, чтобы оно не катилось.

Наконец короткая плашка со стуком упала на булыжник. Мы с Киркой выпрямились. От кучи опилок сильно пахло свежестью, и я глубоко вдыхал этот запах.

— Вот, — сказал Кирка, — я буду пазы вырубать. А вы две жерди распилите пополам.

С Надькой Мухиной пилить было легче. Она плавно тянула пилу к себе, а Кирка дергал. Я подчинился заданному Надькой ритму и даже не заметил, как мы распилили два тонких бревнышка. Кирка сосредоточенно тюкал топором, вырубая пазы, а мы сели тут же на дрова и стали следить за его работой.

— Ты где так научилась пилить? — спросил я у Надьки.

— А там, в эвакуации. У нас печь в доме была с плитой, труба прямая навылет, а вьюшка расколотая, щербатая. Дров не напасешься. Сами с матерью и в лес ходили. Найдем большую сушину, снег разгребем и спилим… Иногда на неделю хватало, если морозов больших не было, — ответила Надька, задумчиво глядя куда-то в угол двора.

— Здорово. А потом на лошади возили? — спросил я.

— Нет, так, на себе.

— Как на себе?

— Впрягались с матерью в санки и возили по три-четыре швырка, а уж потом в палисаднике на короткие плашки пилили. Да и летом пилили. Обед-то надо варить, — не поворачивая головы, сказала Надька, и голос у нее был грустный и тихий.

Кирка вырубил пазы в хребтине и взялся затесывать ноги. Я встал и сказал:

— Пойду за напильником, будем с Надькой пилу точить.

Кирка не ответил, только кивнул головой. Он вообще когда делал какую-нибудь работу, становился серьезным и очень молчаливым.

В ящике с инструментом у меня давно лежал новый ромбический напильник. И вот я вколотил его острый хвостовик в подходящую чурку, строганул несколько раз ножом, чтобы получилось подобие ручки, и спустился во двор.

Кирка не спеша тюкал топором. Надька держала полотно пилы, а я подтачивал напильником зубья. Тюк-тюк, тюк-тюк, — ритмично выговаривал топор; дзинь, — протяжно отзывалась под напильником пила. И наш старый двор, наполненный запахом свежей березы, казался таким уютным в красноватом предвечернем свете.

Мы уходили, когда солнце уже село, и в сизоватых светлых сумерках во дворе оставался сделанный нами козел — хребтина, четыре раскосых ноги и торчащие вверх рога, — береста была с серыми пятнами, точь-в-точь козлиная шерсть, не хватало только хвоста и бороды.

— Завтра в семь утра, — командирским тоном сказал Кирка. — Не проспи.

Но я почти и не спал. Ворочался всю ночь на своем диване, время от времени открывал глаза и смотрел на циферблат ходиков и только под утро забылся беспокойным сном. Но проснулся раньше матери, и когда она встала, то даже удивилась:

— Куда ты это спозаранок?

— Мы дрова пилить будем. Рощина просила.

— Ладно, — сказала мать. — Все дело какое-то. Только пообедать не забудь.

Во дворе еще никого не было. Я уселся на козла верхом и стал ждать. Первой пришла Надька. Ее длинная тощая фигура появилась в пролете арки, потом послышалось тихое насвистывание. В руке Надька несла здоровенный колун на длинном желтом черенке.

— Здравствуй. А Кирки еще нет?

— Он только других торопить любит, а сам — копуха… Выйдет сейчас. Я бы его высвистал сразу, да люди еще спят.

— Ну, подождем, — сказала Надька, перехватила черенок двумя руками и с размаху всадила колун в торец бревна. Я соскочил с козла и дернул за черенок, чтобы вытащить колун, но он нисколько не подался.

— Да не так, — сказала Надька. — Так никогда не вытащишь. Ударь просто ладошкой по концу топорища.

Я послушался Надькиного совета, и колун шатнулся в бревне. Я покачал за черенок и вытащил его.

— Ловко, — сказал я Надьке с уважением.

Она не ответила, оторвала кусочек бересты и стала жевать его. И тут как раз появился Кирка.

— Мы не опоздали? — ехидно спросил я.

Кирка со звоном положил пилу на кучу бревен, набычившись, взглянул на меня и достал из-за пазухи две пары брезентовых рабочих рукавиц.

— Вот я чего искал. Помню, что были у отца, а где, не знаю, и мать не знает. Еле нашел. Надевай, — он бросил мне пару.

Тускло-зеленый брезент был неподатливым и шершавым, пальцы в рукавицах сгибались с трудом, но казалось, что от этого руки стали сильней.

— Начнем, — сказал я.

— Ребята, сначала вот это, толстое распилите. И будет плаха, на которой колоть можно, — сказала Надька.

Еле-еле подняли мы это толстое бревно на козла, положили между рогов.

— Мне надо короче плаху, а то на ней колоть неудобно, когда она высокая, — сказала Надька.

— Да ну, — отмахнулся Кирка. — Нашелся дровокол.

— Ладно, давай отпилим короче, — сказал я Кирке и спросил у Надьки, передвинув пилу: — Так нормально?