Там, за передним краем - [63]

Теперь надо было торопиться. И Лавров со Степаненко, по привычке втянув головы в плечи, побежали в сторону гремевшего боя. Все чаще и чаще стали слышаться посвисты пуль: значит, самое пекло уже недалеко.

Неожиданно Марина схватила за руку Вадима и, падая за дерево, потянула его за собой. Лавров поначалу испугался, думал, что она ранена. Нет, молча показывает влево вверх. Сержант крутит головой, ничего не понимает. Марина прошептала:

— Дуб.

Поискал глазами, нашел. Да, растет среди сосен. Листва побурела, но не опала. Стоп! А что это в ней шевельнулось? Сейчас посмотрим. Снял чехол с прицела, поднял винтовку. И только взглянул в прицел, сразу стало ясно: «кукушка»! Лавров слышал, что при отходе во время боя гитлеровцы оставляют на деревьях или в другом месте хорошо замаскированных снайперов из числа местных националистов или отъявленных головорезов, задача которых — уничтожать командиров, офицеров штабов, следующих за наступающими подразделениями. Это насколько дерзкий, настолько и коварный прием. Если по местности уже прошел всеочищающий шквал войны, то человек движется там с меньшей осторожностью, чем, скажем, на переднем крае. Лишь изредка посматривает под ноги, чтобы случайно не наскочить на мину, а в целом бдительность притуплена. Вот этим и пользовались фашистские «подкидыши».

Сидевший на дереве снайпер снова зашевелился. «Не иначе, как заметил кого-нибудь, — подумал Вадим. — Надо кончать с ним». Тихонько дослал патрон в патронник. Спусковой крючок мягко пополз назад. Одиночный выстрел здесь, в чуть притихшем лесу, прозвучал как из сорокапятки. Зашуршали пожухлые листья, затрещали ветви, мелькнуло что-то темное и шмякнулось о землю.

Захотелось взглянуть на убитого. Марина осталась в стороне, а Вадим пошел к дубу. Гитлеровец лежал вниз лицом, рядом валялась винтовка. Мышиного цвета шинель задралась. Из-под вздернутого мундира виднелось полуприкрытое тело. Подошвы коротких сапог тускло поблескивали металлическими нашлепками. Вадим хотел перевернуть фашиста, посмотреть, каков он, но в последний момент удержался, вспомнив разговор двух солдат, будто убитый тобой, если видел его лицо, потом долго снится.

— Пошли, — позвал он Марину и, не оглядываясь, двинулся вперед. Но не прошли они и ста метров, как увидели осторожно приближающихся сержанта Ивана Ушакова и солдата-радиста.

— Стой! Стрелять буду! — нарочитым басом крикнул Лавров. Разведчики машинально вскинули автоматы, приостановились. Ушаков узнал Вадима, улыбнулся.

— А не боялся, что врежу очередью? Тут нас уже кто-то вон за той корягой минут десять держал. Только шевельнешься — сразу пуля впивается рядом. Не иначе, как снайпер. А откуда бил, мы так и не поняли.

— Можете посмотреть на него, — Лавров кивнул в сторону дуба, — лежит там.

— Что, сняли? Ну молодцы! А мы спешим за медициной. Горе у нас — старший сержант Николаев тяжело, очень тяжело ранен.

— Николаев? Где он сейчас?

— С километр отсюда. Прямо и чуть правее. Карьер там… Доктор ему нужен.

— Медпункт полка далековато отсюда. А старшину Рябова, санинструктора первого батальона, я видел неподалеку от той вон поляны, — Вадим показал. — Он делал перевязку раненому. Должен быть еще там. Быстрей за ним. Это хороший фельдшер.

Разведчики, не сказав больше ни слова, заторопились к поляне. Вадим с Мариной — к карьеру. Нашли они его довольно скоро. Николай лежал на небольшом возвышении. Рядом с ним, склонившись к изголовью, — Надя Чуринова (и когда только успела!). По щекам ее беспрерывно катились слезы. Она словно не чувствовала их. Глазами, полными сострадания, глубочайшей любви и нежности, смотрела на Николая. Ее тонкие, сильные пальцы перебирали волнистые пряди его русых волос. А губы почти беззвучно шептали:

— Любимый мой… Единственный… Ближе и роднее никого у меня нет. Тебе больно? Хочешь, всю боль возьму на себя? Только бы тебе стало хорошо… Что же ты молчишь, родной мой? Хоть взгляни на меня.

Подошли Лавров и Марина. Николаев приоткрыл глаза, узнал Вадима. Чуть заметная улыбка тронула его бескровные губы, подмигнул ему, дескать, ничего, братишка, не дрейфь, не в таких переплетах бывали. Взял Надю за руку, сказал тихо:

— Не надо, не плачь. Все будет хорошо, золотоволос… — и потерял сознание.

Неподалеку трудились Никитин, Муравьев и Тэкки. Они вырубили две жерди и теперь при помощи ремней и веток мастерили носилки. Тэкки уже в который раз повторял:

— На полсекунды опоздал… Какой плохой я солдат, однако. Полсекунды вперед — и фашист смерть. Ножик хороший, глаз хороший, Тэкки плохой, ум не быстрый… Такой командир, такой командир!.. Дохтур, однако, нужен, олений кровь нужен…

Вниз по склону буквально скатились старшина Рябов и рядовой Ушаков. Санинструктор, ничего не спрашивая, быстро подошел к Николаеву, опустился на колено и взял запястье, щупая пульс. Несколько секунд подержал, потом осторожно положил руку и открыл санитарную сумку. Достал шприц, иголку из пузырька со спиртом, пальцами отломил хвостик у стеклянной колбочки, набрал из нее светлой жидкости и, закатав рукав гимнастерки Николаева, сделал ему укол.

— Немедленно на полковой пункт, — распорядился старшина.