Там, в Финляндии… - [6]

— Кого еще нелегкая несет? Не из конвойщиков ли, что ночью поудирали?

Судно и в самом деле оказывается из состава конвоя, который сопровождал «Гинденбург». Оно останавливается невдалеке, плавно покачиваясь на легкой зыби. Мы внимательно следим за тем, как от него отчаливает шлюпка с людьми, а его носовое орудие и станковые пулеметы нацеливаются на нас.

— На прицел гады берут! Палить бы не принялись, как ночью!..

— Сейчас не станут. Не по своим же в шлюпке садить будут. Вот разве опосля, когда они возвернутся…

По веревочному трапу к нам взбирается до десятка немцев. Трое из них — в черной морской форме (капитан с механиками, догадываемся мы), с пистолетами в руках — сразу же спускаются для осмотра в трюмы, а затем направляются в машинное отделение, тогда как остальные с автоматами на изготовку остаются на палубе, не сводя с нас настороженных глаз, и готовы в любую минуту пустить в ход оружие. Обойдя корабль, трое в черном, так и не выпустив из рук оружия, в сопровождении автоматчиков тем же путем возвращаются в шлюпку и отваливают от «Гинденбурга».

— Обследовать состояние посудины для доклада начальству приезжали. Ночью не до того было — понос пробрал.

— А ведь они боятся нас, братва! Потому вот и оружие-то из рук не выпускают и на конвойщике на прицел нас взяли. Факт!

— Гляди, как бы вот еще не жахнули сейчас по нам. Шлюп-ка-то отчалила — теперь можно.

Опасения наши, к счастью, оказываются напрасными. Подняв шлюпку на борт, плавучий визитер разворачивается и, набирая скорость, покидает стоянку.

Положение наше по-прежнему остается неопределенным. Нет ни малейших признаков того, что нас готовятся снять с полузатопленного, каким-то чудом держащегося на поверхности корабля. Правда, крен его по нашим наблюдениям как будто приостановился. Но где гарантия, что с ним не произойдет нечто непредсказуемое, чего ни предотвратить, ни приостановить будет невозможно? Легкий угар надежды, овладевший было нами до этого, постепенно улетучивается, и необоримая тревога понемногу вновь овладевает нами. Один за другим проходят часы каких-то смутных томительных ожиданий, а мир словно забыл про нас: ни в небе, ни на море — ни единого пятнышка.

А короткий предзимний день уже клонится к закату.

— Надо позаботиться о ночлеге, — размышляю я, — ночами здесь чертовски холодно, а у меня, кроме тонкого одеяльца, ничего более и нет.

Шинель и второе одеяло остались при неоглядном бегстве внизу и теперь, вне всякого сомнения, затоплены водой. Устраиваюсь ко сну в приглянувшейся мне канатной бухте на палубе, благо погода установилась тихая и ясная и можно вполне обойтись без трюма, который после всего пережитого не всякого и прельщает. Над головой у меня — холодное и бесстрастное, усеянное яркими звездами северное небо, подо мной — железная, кое-как и кое-чем прикрытая палуба, во мне самом — клубок неизбывных тревог и волнений, от которых не уйти, не избавиться.

Утро встречает нас ярким солнцем. Мы чувствуем себя отдохнувшими и посвежевшими, а потому более спокойными и уравновешенными. Сказалось, видимо, поразительное свойство человека привыкать даже к тому, к чему, казалось бы, и привыкнуть-то невозможно. Подкрепившись, мы снова разбредаемся по кораблю в ожидании хоть каких-либо перемен в своем незавидном положении, неотрывно наблюдая за морем и воздухом. Проходит несколько часов, прежде чем мы замечаем появившееся на горизонте судно. Оно держит курс на «Гинденбург». Вскоре от него отчаливает катер с людьми и направляется к нам. На палубу поднимаются несколько человек в черной морской форме. Шествующий впереди молодой и статный офицер неожиданно обращается к нам на чистейшем русском языке:

— Здравствуйте! Мы прибыли сюда, чтобы на месте ознакомиться, чем и как вам можно помочь.

— Откуда вы знаете так хорошо наш язык? — слышится в ответ не совсем учтивый вопрос.

— Я служу на финском корабле, а в Финляндии немало русских да и самих финнов, владеющих вашим языком. А теперь давайте о деле. Прежде всего, сколько вас здесь? Это надо знать, чтобы рассчитать, на чем и как вас отсюда эвакуировать…

Получив ответ, он заносит его в блокнот.

— Все ясно! Забрать вас сейчас с собой мы не имеем возможности, но не отчаивайтесь. Мы спасем вас. Обязательно спасем! Даю вам в этом свое морское офицерское слово. Ждите и не волнуйтесь. Скоро мы вас всех снимем отсюда и доставим на землю.

Обнадежив нас, он спускается с сопровождающими на катер и отчаливает от «Гинденбурга». Появление и поведение финского офицера производит на всех нас самое благоприятное впечатление, и, сгрудившись на палубе, мы даже машем ему вдогонку.

— Вот человек — не чета фашистам: и поговорил по-людски, и объяснил все, и обнадежил…

Настроение после этого визита у всех заметно приподнялось. Появилась реальная надежда на спасение, не верить в которую значило не верить финскому офицеру, а мы ему почему-то безусловно верили и всецело полагались на него. Он и на самом деле не обманул наших надежд и сдержал свое слово. Уже во второй половине дня к полузатопленному «Гинденбургу» прибыла открытая шаланда, буксируемая беспалубным катером. Оставив шаланду невдалеке, катер направился к нам. Он оказался длинным и довольно вместительным, явно предназначенным для перевозки людей. Один за другим мы спускаемся по веревочному трапу на катер, который, загрузившись до отказа, отвозит людей на шаланду и, разгрузившись, возвращается за следующей партией.