Там, в Финляндии… - [5]

На помощь первопроходцам лезут еще несколько добровольцев, которые один за другим также исчезают в потолке. Потом мы долго и чутко прислушиваемся к грохоту их деревянных колодок и лязгу растаскиваемых ими тросов и… не замечаем того, как медленно приподнимается, а затем и откидывается внушительная крышка палубного люка, и ощущаем это только по свежей и влажной струе морского воздуха, внезапно хлынувшего в нашу гиблую темноту. На минуту мы словно остолбеваем. А завидев в отброшенном люке кусок настоящего ночного неба, с дикими криками, всем гуртом устремляемся по трапу наверх. Высыпав на покатую палубу, по которой можно передвигаться сейчас разве лишь цепляясь за что-нибудь, мы не в силах были поверить, что вырвались на волю, и, буквально пьянея, с жадностью вдыхаем живительный воздух предзимней Балтики.

Но радость была недолгой. Мы замечаем стоящие поодаль суда сопровождения. Оказывается, они здесь еще! А мы-то думали! Неожиданно на судах сопровождения вспыхнули прожектора, слепящие лучи которых сосредоточились на полузатопленном «Гинденбурге», а вслед за этим начался шквальный пулеметный огонь. Он заставил нас искать укрытия в только что покинутых спасительных трюмах, хорониться за палубными надстройками и бухтами цепей и стальных тросов. Палуба мгновенно опустела… Схоронившись в укрытиях, мы прикидываем, как быть. Решено: не соваться под пули, не дразнить немцев и оставаться в трюмах до рассвета.

Тревожная неспокойная ночь тянется мучительно долго и не приносит ни отдыха, ни успокоения. Наутро мы решаемся все-таки выглянуть из своих укрытий и неожиданно обнаруживаем, что все конвойные суда бесследно исчезли, и мы предоставлены теперь только самим себе. Словно впервые, мы оглядываем бескрайнее, на удивление тихое, но наводящее сейчас тоску бесприютное и нелюдимое море. Возомнив себя едва ли не истинными хозяевами, мы решительно покидаем свои убежища и ручьями растекаемся по всему судну, кто куда и кто за чем.

По-разному вели себя тогда узники плавучей гробницы, и, что там греха таить, творилось в те часы на судне и такое, что не делало иным чести. Но не будем сурово осуждать тех, кто, потеряв на миг благоразумие, принялся за то, что при других условиях посчитал бы просто недопустимым.

— Все одно — конец! Может, последние часы доживаем, так хоть перед смертью-то отвести душу. Похоже, боле и не доведется! — так рассуждали тогда многие и, разжившись вдосталь хлебом, ветчиной, консервами и сигаретами, а кто побойчее, и вином, расползлись небольшими кучками и предались неистовому безудержному пиршеству.

Нашлись и такие, которые вообразили себя уже вырвавшимися из немецкой неволи. Они раздобыли где-то довольно приличный лоскут ткани (даже не кумачовой, а какой-то темно-красно-пурпуровой) и на глазах у всех решительно вздернули его на флагшток носовой мачты. Появление красного флага над нашими головами вызвало у одних неистовый восторг, у других — обоснованное опасение о возможных и непредсказуемых последствиях столь дерзкого, неслыханного в плену патриотического ритуала.

Сидя вчетвером в укромном уголке между канатными бухтами, мы также предаемся необузданному обжорству. В ногах у нас в невиданном изобилии хлеб, шпик, колбаса, сигареты, две бутылки какого-то заморского вина и многое-многое другое. С жадностью поглощая эти поистине царские яства, время от времени с наслаждением затягиваясь ароматным табачным дымом и изредка прикладываясь к вину, мы напрочь отрешаемся от реальной действительности. Блаженные часы утоления вечно грызущего голода заставляют нас забыть и о нависшей опасности, и о тонущем судне, и буквально обо всем на свете. От вина и курения в голове у нас — сладостный туман и легкое головокружение, от обильной и редкостной пищи на душе — приятное благодушие. Не без самодовольства поглядывая временами на пурпуровый лоскут, реющий над нами на вершине мачты, мы мним себя едва ли не подлинными хозяевами и корабля, и положения. И нет-то нам в этот блаженный миг никакого дела ни до чего прочего, все-то нам сейчас трын-трава и на все-то трижды наплевать.

Всецело поглощенные своим благостным занятием, мы и не приметили внезапного появления над нами небольшого самолета, и только непривычный резкий звук работающего двигателя заставил нас всполохнуться и вскинуть головы.

— Гость припожаловал! Выходит, еще не забыли и помнят-таки о нас, ироды-то наши!

Задрав головы, мы внимательно следим за действиями нежданного воздушного пришельца. Снизившись над нами и накренившись так, что мы явственно видим голову наблюдающего за нами летчика, он совершил облет судна и, сделав над ним несколько кругов, также внезапно ретировался, как до этого и появился.

Неожиданное появление в небе самолета, а после и других, сразу же дают нам ясно понять, что хотя немцы и бросили гибнущий транспорт, однако мы продолжаем находиться под их неусыпным и неослабным наблюдением. Спустя какое-то время состоялся другой, весьма примечательный, визит, более чем красноречиво напомнивший нам о немцах. Вначале на горизонте появилась окутанная дымкой еле приметная точка, которая затем стала быстро увеличиваться в размерах. Вскоре мы могли различить очертания небольшого судна, явно направляющегося к нам.