Там, в Финляндии… - [2]

. Именно тогда, еще будучи школьником, он вступил в Пермское общество краеведения, став самым младшим его членом, в числе которых были ученые, журналисты, музейные работники[5]. Но по краеведческому движению вскоре прокатился каток сталинских репрессий, общество было ликвидировано, а многие краеведы арестованы, сосланы в лагеря, расстреляны. Производственная в те годы направленность краеведения привела Михаила Луканина к обнаружению выходов нефти в районе будущего города Краснокамска, но сообщение его об этом должным образом не было оценено специалистами. Через несколько лет там действительно обнаружили нефть. А горечь от непризнания сделанного им открытия в душе Михаила Луканина осталась навсегда.

Проработав короткое время после школы поливальщиком на Пермской опытной сельскохозяйственной станции, Михаил Луканин устроился матросом на буксир «Ташкент», плававший по рекам Каме и Белой. Навигация эта, по определению автора, «стала счастливейшим временем» его жизни, о котором он хранит «свои лучшие воспоминания». В ожидании новой навигации он пришел на строительство сернокислотной башенной системы на станции «Разъезд 100-Кислотный», приглянулся администрации, которая не только не отпустила его, но, желая удержать на стройке, дважды направляла смышленого юношу на повышение квалификации по техническому нормированию в Свердловск. Здесь он заразился сыпным тифом и едва не скончался.

С теплотой вспоминает Михаил Луканин годы службы в армии. А служить пришлось на Дальнем Востоке, обучаться военному делу (стал связистом и закончил курсы противохимической защиты), строить оборонительные укрепления на границе, оберегать покой родной страны от вторжения японских захватчиков. В 1935 году он принимал участие в геологической Амуро-Зейской экспедиции к Горючим горам Цагаяна под руководством Н. И. Чернышова, сплавлялся с ним в лодке по Амуру до Благовещенска, а в конце службы побывал во Владивостоке. Армейские впечатления легли в основу рассказов, опубликованных Михаилом Луканиным в пермской газете «Звезда» под псевдонимом рабкор Михаил Шелест, а очерк «К горящим скалам Цагаяна» — в журнале «На суше и на море».

После демобилизации он работал на различных предприятиях, в учреждениях и организациях Таганрога, Краснодара, Перми. А затем началась война, и случилось, как казалось тогда, самое страшное — плен, три с половиной года каторжных работ в концлагерях. День победы он встретил в лагере уничтожения «Три палатки», который немцы называли «карантинным», около города Серрейсе в Норвегии.

После освобождения из лагеря и лечения в норвежском госпитале Михаила Луканина репатриировали на родину и зачислили в запасной полк в городе Вышний Волочек, а вскоре отправили под Новороссийск в Верхне-Баканскую станицу на восстановление Первомайского цементного завода. В октябре 1946 года разрешили вернуться в Молотов (Пермь). В трудные послевоенные годы Михаил Луканин работал на тетрадной и кондитерской фабриках, в конторе «Главмашсбыт». Шестнадцать лет жизни он отдал Пермской городской телефонной сети, работал здесь техником-нормировщиком и инженером-экономистом. Отсюда в 1971 году вышел на пенсию и с большим интересом и желанием включился в деятельность городского клуба «Пермский краевед», активно занялся литературным творчеством.

Из всего написанного им только часть вошла в настоящий сборник. Если эта книга «Там, в Финляндии…» найдет своих читателей и оставит след в их душах, это будет означать, что клятву свою Михаил Луканин выполнил. Пожелаем ему успеха.

Владимир КÓЛБАС

ГИБЕЛЬ «ГИНДЕНБУРГА»

18 ноября 1942 года на минах,

установленных подводной лодкой Л-3

(командир Грищенко), у острова Уте

в финских шхерах подорвался немецкий

транспорт «Гинденбург» в 7850 тонн

водоизмещения…

Из скупых послевоенных сообщений

14 ноября 1942 года нас, тысячу военнопленных, гитлеровцы загнали в Данциге (Гданьске) на транспорт «Гинденбург», который в ночь на 15 ноября в сопровождении конвоя покинул порт.

На первых порах плавание проходило относительно спокойно, корабль продолжал рейс без каких-либо происшествий, но к концу пути Балтика показала-таки свой норов — море не на шутку разыгралось. Начался неистовый шторм. Вздымаемый невиданными валами корабль то взмывал носом к затянутым рваными тучами небесам, то зарывался в глубь разъяренных вод, которые, накрывая судно, беспрепятственно перекатывались по всей его палубе. Крохотные суденышки сопровождения то проваливались вместе с мачтами меж валами и казались временами окончательно и навсегда исчезнувшими, накрываемые взбешенной водой, то снова появлялись на глазах, вскарабкиваясь на гребень очередного вала и рисуясь на нем, как на поднятой вверх ладони.

Лишь немногим из нас удавалось в эти часы держаться на ногах, большинство едва подавало признаки жизни, полуживыми перекатываясь по нарам и днищу корабля.

К вечеру 17 ноября[6] шторм стал спадать. Море еще вздымало вокруг чудовищные свинцово-пепельные валы, но ветер уже заметно стихал, небо прояснялось, конвойные суда, скрываемые до этого холмами вздыбленной воды, теперь все чаще были на виду, да и сам корабль заметно меньше раскачивался и кренился. Измученные бешеной балтийской встряской, мы стали понемногу приходить в себя.