Там, в Финляндии… - [50]

Штрафная палатка

События последних дней дали немцам понять, что их попытка подойти к нам с другой меркой не увенчалась успехом и что тщательно продуманные и разработанные ими планы потерпели полный провал.

— Этих русских лодырей ничем не купишь, — пришли они к неутешительному выводу, — ни добром, ни злом работать их не заставишь.

И сразу все стало на прежнее место.

Дни короткого покоя и относительного благополучия для нас безвозвратно миновали. Побои и истязания снова стали обычным явлением. Как и раньше, теперь никто из нас не уверен в том, что, выходя утром из лагеря, он вернется вечером обратно, а в лагере мы попадаем в полный произвол к полиции, которая, не давая нам покоя, всячески отравляет нам жизнь и делает ее поистине невыносимой. Плюс ко всему резко ухудшилось питание и уменьшилась порция хлеба. И как следствие, в лагере резко возросла смертность. Редкий день проходит без того, чтобы из той или другой палатки не вытаскивали бы кого-либо из мертвых. К этим жертвам следует причислить замученных на работах мастерами и конвоирами. Смерть нависла над каждым, и каждый последующий день может стать для нас последним.

На долю же нашей палатки всех этих лишений, страданий и побоев теперь выпадало едва ли не вдвое больше. После происшедших трагических событий жизнь для нас, и без того невыносимая, превратилась в подлинный ад. Началось с того, что на другой день после погребения Жилина и памятной ледяной ночи перед командами, выстроенными утром на плацу, был зачитан приказ о том, что пятая палатка объявляется штрафной. Могильным холодом пахнуло на нас от этих слов. Нам не нужно было пояснять, что означают немецкие штрафы.

С этого дня мы находимся под наблюдением самых безжалостных конвоиров, возглавляемых Черным унтером, убийцей Андрея, и выполняем наиболее тяжелые работы. Немцы ищут малейший повод быть нами недовольными, чтобы объявить штрафников саботажниками, которые умышленно намерены сорвать работу. А это, по фашистским меркам, равносильно открытому неповиновению. По немецким законам военного времени конвою предписывается в этом случае неукоснительное применение оружия, за что никто из них не несет ни малейшей ответственности. Все мы находимся в полной власти немцев, и от их настроения зависит жизнь каждого из нас. На работе мы не имеем ни одной свободной минуты и трудимся не разгибаясь, чтобы не дать конвою повода быть недовольными нами. Возвращаясь с трассы, мы уже не чаем найти покой и в палатке. Полицай Гришка, пользуясь каждым удобным случаем, вся чески вымещает на нас свою злобу за смерть Жилина. Вечерами, когда остальные, хоть в малой степени, располагают свободным временем и греются у печек, мы ежедневно по два-три часа готовим дрова для немцев.

Провинившимся, считают немцы, дрова ни к чему. В первый же день штрафного положения, когда команды перед возвращением в лагерь разбирали дрова для своих палаток, нам брать дрова конвоиры запретили.

— Хойте охне голцен — коммандо штрафен[64], — находит нужным подчеркнуть унтер.

Это означает, что ночь мы должны провести в нетопленной палатке. Вместо дров нас нагружают до отказа инструментом. Людей, выстроенных на трассе, конвоиры бесчисленное количество раз пересчитывают. По свистку унтера колонна приходит в движение, направляясь к ожидающему мотовозу. При посадке в открытые коробки нас отводят в сторону, и мы нетерпеливо ожидаем своей очереди. Однако ожидаемой команды для нас так и не поступает. Эшелон трогается с места, оставив нас на трассе. И в то время, как каждый из уехавших везет с собой по чурке дров, в глубоком молчании мы идем в лагерь пешком, нагруженные кирками, лопатами и ломами, с тоскливым предчувствием, что наши мучения еще не кончились, что впереди немало еще ночей нам предстоит провести в нетопленой фанерной палатке.

— Сколько же еще может вытерпеть человеческий организм? — задаемся мы тайным вопросом. — На сколько же еще должно хватить наших сил, чтобы продержаться в этих нечеловеческих условиях?

Все мы находимся в таком положении, когда невольно начинаешь завидовать даже скотине, и некоторые из нас впадают в такое отчаяние, что готовы наложить на себя руки, ища избавление от мук в смерти, видя в ней единственный выход.

Прибыв в лагерь на полтора часа позже других, со сжатым сердцем входим мы в промерзшее постылое жилье, не имея возможности и здесь ни обогреться, ни отдохнуть. Жизнь, однако, оказалась более милостивой к нам, чем мы того ожидали. После «обеда» — на этот раз нам дают порцию баланды наравне с другими — нас гонят за проволоку готовить дрова для своих ворогов, что по их соображениям является необходимой нагрузкой для штрафников. После двух-трех часов непрерывной работы на холоде, от которого сводит челюсти и едва не отмерзают ноги, мы возвращаемся обратно, содрогаясь при мысли, что найдем палатку выстуженной, с нетопленой печкой. К нашему изумлению, под настилом мы обнаруживаем тщательно запрятанный запас дров, достаточный для того, чтобы его хватило на ночь. Ко мне подходит дядя Вася.

— А мы вам тут общими силами дровишек малость подкинули, — поясняет он. — Надо поддерживать друг друга. На немцев надеяться нечего. Хоть околей — дров не дадут. Печку до отбоя не разжигайте. Закроют в палатке — тогда и жарьте напропалую.