Там, где папа ловил черепах - [84]

— Дарья Петровна так сказала, — уточнила я.

— Какая тысяча?

— Наша квартирантка сказала…

— Мммм! Словом, я устрою, — адвокат встал, посмотрел в окно, — принесите документы, сегодня же.

— Так сразу?

— Да.

— У меня нет сегодня пятидесяти рублей, — сказала тетя Адель.

— Почему пятидесяти? Я же сказал: сто пятьдесят!

— Вы не поняли мою сестру, — поторопился успокоить папа.

— Ну хорошо, хорошо, — перебил адвокат, — за мной!

Он вскочил, побежал по какой-то боковой лестнице.

Мы еле поспевали за ним. Выскочили во двор, в глубине двора была та самая нотариальная контора, которую мы так долго и безуспешно искали.

— Вот введет сейчас всех нас в наследство, — хохотнула с опаской тетя Адель.

— Да, смеешься, — тетя Тамара расстроилась. — Эмилю это счастье тоже не нужно. Ведь тогда квартиранты на законном основании будут требовать ремонта…

— О боже мой!

Адвокат закатился в контору, мы следом. Внутри она была такой же обшарпанной, как и снаружи: облупленная штукатурка, затоптанные грязью полы.

Обегав всех сотрудников — они, как птицы, сидели, нахохлившись, каждый за отдельным столом, — адвокат снова вывел нас во двор:

— Несите документы, сейчас же!

— А мы далеко живем и…

— Сейчас же! Я вас быстро введу в наследство. За срочность, конечно, отдельная плата. Купчая есть?

— А? — мы переглянулись. — Не знаем. Наверно, у Эмиля…

— А тогда придется доказывать свое право через суд. Я сейчас, — адвокат убежал в контору.

Мои тетки округлили глаза: судиться?.. О нет! Да в нашей семье никто никогда не судился! Еще в начале века в Кутаиси Эмиль Людвигович одолжил одному приятелю-князю одиннадцать тысяч золотом. Это было все, что он накопил к тому времени. Одолжил без расписки. Неудобно было брать ее у друга. Но вскоре предприятие князя лопнуло, и деньги эти пропали. Но разве судился с ним Эмиль Людвигович? Нет. Он просто стал ждать. Князь дал слово, что вернет деньги, и сам верил в это и, возможно, если бы не революция…

— А нельзя без суда? — повернулся к нам папа.

— Да, действительно!

Я поняла, что моим теткам нужно было оправдание, чтобы притормозить это дело, и они нашли его.

— Эрнест, надо это обдумать.

— И почему он так форсирует дело?

— Очень подозрительно.

— Да, да!

И, не сговариваясь, мы быстро пересекли двор, выскочили на улицу.

— Это ужасно, — громко и освобожденно рассмеялась, тетя Адель.

Никто не спросил ее, что ужасно и почему ужасно. — Быстро дошли до вокзальной площади, весело вспоминая, как забавно гримасничал адвокат. А как сели в свой трамвайчик и поехали, нас охватила такая радость, будто вырвались из тюрьмы, в которую чуть было не попали из-за своей глупости.

Когда радость несколько поутихла и испуг, охвативший нас во дворе нотариальной конторы, прошел, тетя Адель написала в Москву подробное, с большими отступлениями письмо, так, мол, и так, дорогая Нана, чуть было не попали под суд, но, к счастью, вовремя одумались. Много места в этом послании было уделено описанию мимики адвоката, а в конце тетя приписала о тесноте и о Леве, который постоянно нервничает, по, несмотря на это, учится, бедненький, на «отлично».

Через неделю пришла телеграмма: «Присылай Люсьену и Москву. Учебный год окончит здесь».

Это звучало как приказ. И тетя, безумно сожалея о своей откровенности, мгновенно подчинилась.

Люся радовалась — она никогда не бывала в Москве — и потому бегала, рассказывала всем, как она поедет туда и увидит в мавзолее Ленина.

Люся уезжает. Ее везет в своем служебном купе мать Нодара — проводница московского поезда. Нодари десять раз приходил — торопил Люсю, чтобы не опоздала. Он очень гордился, что его семья может сослужить службу нашей семье. И еще мне казалось: он немного грустил. Но, повторяю, может, это мне только так показалось.

Люся сияла, как именинница. Заметив мою печаль, попробовала утешить:

— Посмотрю в мавзолее Ленина и… может, вернусь. Мама говорит, что Нана еще своеобразнее Левы.

— Ой, хоть бы Нана была очень, очень своеобразной.

Но пожелание не сбылось. Люся не вернулась и написала мне через месяц одно коротенькое письмо. О том, что ее новая школа замечательная и необыкновенно просторная, а в доме, на одной с ними лестничной площадке, живет мальчик грузин, он похож на Нодари и очень ей правится. Между прочим, его тоже зовут Нодаром, как удивительно, правда? В письме было несколько слов о погоде, о новых тапочках, а о Нане ни звука, будто ее не существовало на свете.

Я скучала по сестренке. В первое время думала, что жить без нее не смогу. Но потом постепенно привыкла к одиночеству в доме, Лева не заменил мне Люсю. Он стал учиться в Грма-Геле, там, где учились Ламара, Отари, Федька и Гертруда — мои прежние «враги» и друзья, и после уроков всегда задерживался в школе — в шахматном клубе или в математическом кружке. А когда возвращался, заваливался спать, спал удивительно долго — до самого вечера. Потом садился за уроки и готовил их до двух трех часов ночи. В доме считали, что это ненормально, это распущенность и баловство — спать так много и не вовремя. Тетя Адель старалась оправдать сына: «Он, бедненький, не может прийти в себя после спартанской жизни в Харькове». Но Лева учился на круглые пятерки.