Там, где папа ловил черепах - [19]

— Беги скорей домой — бабушка умирает! Я в аптеку! — И помчался дальше.

Мы с Надей припустились со всех ног. Когда успела заболеть бабушка?

В доме шла перестановка мебели. Из нашей комнаты вытащили все вещи, а туда занесли бабушку вместе с кроватью. Пришел из железнодорожной больницы доктор. Он подтвердил диагноз дяди Эмиля: воспаление легких. Нана увела меня и Люсю в свою комнату, обняла нас и заплакала. Я и не подозревала, что Нана так любит бабушку.

— Она уходит, уходит…

— Нана, а где она будет потом?

— Нигде.

— Она будет на небе, — сказала опечаленная Люся.

Это не утешало: расставаться с бабушкой не хотелось.

— Мы увидим ее потом?

— Увидим.

— Это ерунда, — сказала Нана и упрямо тряхнула головой. — Будем надеяться. У бабушки железный организм.

— А нельзя посидеть около бабушки?

— Она без сознания.

На другой день снова выпал снег. Дул порывистый ветер. Меня не пустили в школу. Сказали: «Подожди».

Я не понимала, чего они ждут.

Ночью проснулась от чьих-то рыданий. Плакала тетя Адель. Я никогда не слыхала, как она плачет, вскочила, побежала на плач. В комнату бабушки меня не впустили. Оттуда доносилось уже тихое, прерывистое рыданье тети и всхлипывания дяди Эмиля.

Утром приехал из совхоза папа. Войдя в дом, он так разрыдался, что я содрогнулась, бросилась к нему, обняла и тоже заплакала.

Мама с опухшими от бессонных ночей глазами сдержанно сказала:

— Ничего не поделаешь. Се ля ви.

Я с недоумением взглянула на нее:

— Тебе не жаль бабушку?

— Жаль. Она меня любила. Но надо держаться. Теперь ничего не поделаешь.

Дальше все шло как во сне. Приехала из Харькова старшая дочь моей бабушки, тетя Виолетта. Приходили и подолгу сидели у гроба соседки и знакомые со всего района. Через три дня отвезли мы нашу бабушку на кладбище, туда, где давным-давно был похоронен дедушка.

Пусто стало в доме. Люди и вещи словно поблекли. Мы с Люсей ходили из комнаты в комнату, и нигде не отпускала тоска. Усевшись где-нибудь в уголке, мы молились и, обращаясь к бабушке, обещали всегда быть добрыми и послушными. Из сундука дядя Эмиль вытащил большой портрет молодой бабушки и повесил его на степу рядом с портретом молодого дедушки. Но дед был нам совсем незнаком, а вот бабушка… Мы подолгу смотрели на нее и думали: где она сейчас? Мне казалось, что бабушка где-то совсем рядом, может быть, ходит по комнатам, когда никого нет в доме. И казалось, что она думает о нас и, незримая, очень тревожится, если мы делаем что-то не так, как надо.

Ночью приснился сон: бабушка, тяжело ступая, поднимается по лестнице, а я будто бы сплю в галерее, рядом с входной дверью. Она, приоткрыв дверь, окликает: «Вене а муа, ма шер фий»[30]. Мне очень хочется обнять ее, но я знаю: она мертвая — и притворяюсь спящей. Я боюсь ее. Она медлит. Потом тяжело вздыхает, я явственно слышу, как она вздыхает, поворачивается и уходит. Все глуше и глуше доносится стук ее башмаков.

Я проснулась от собственного крика. Папа был в совхозе, и мама, выслушав меня, пробормотала:

— Фантазерка ты, ложись ко мне, живо, всех перебудишь.

На другую ночь мне опять приснился тот же самый сон. И опять я проспала ночь с мамой. А потом приехал папа. И они оба стали объяснить мне, что сны — это пустое, это продукт воображения. Не надо фантазировать, бабушки нет. Я уверяла, что она есть, где-то есть и хочет повидаться с нами. Иначе зачем же снятся такие сны?

Потеряв терпение, мама сказала:

— Ну вот что, пикнешь еще, встану и отшлепаю.

Охота спорить сразу пропала. Но после этого мне стали сниться такие кошмары, которые я при всем моем желании даже пересказать не могла. Только плакала в ужасе и просилась к маме в постель. Так прошла еще неделя. Я измучилась, мама тоже. Она спала то с папой, то со мной и мечтала выспаться наконец в одиночестве. А я спать одна уже совершенно не могла. Не успевала закрыть глаза — и наплывали кошмары.

— Эдак дело не пойдет, — рассуждала мама, — не хочу, чтобы ты выросла у меня слюнтяйкой! Не люблю слабых. И никто их не любит. А ну встряхнись!

— Я боюсь.

— Чего?

— Не знаю.

— Господи! И чего ты выдумываешь? Сердце так у меня болит, что и я умру. Хочешь этого?

Я этого не хотела. Укрывшись одеялом с головой, повторяла:

— Сны — это пустое, пустое!..

Наплывал сон, и… снова кошмар. Пробуждение, угрозы мамы… Мы обе измучились вконец. А что было делать?

Со временем я даже научилась во сне понимать, что вижу сон. Знала: надо кричать — и проснусь. Засыпала, кричала, будила сама себя, а заодно и всех остальных. Коля ворчал, поворачиваясь на другой бок, дядя Эмиль спрашивал из своей комнаты, в чем дело.

Да, трудно было приспосабливаться. Но вскоре мы начали ходить каждый выходной день на кладбище, плохие сны постепенно оставили меня. На кладбище мы поливали цветы на могилах дедушки и бабушки, выравнивали красиво уложенные кирпичи. Потом долго сидели и слушали тишину.

— Удивительно, как умиротворяет эта природа, — говорил кто-нибудь.

Соглашались, вздыхали.

Я смотрела на город, который заполнял всю долину своими прекрасными, белыми под солнцем строениями, и думала: «Бедная бабушка. Она там, под землей, и ничего этого не видит. Наверно, она тоскует по простору, но далекой, бесконечно далекой от нее жизни».