Там, где была тишина - [48]

…В помещении народу было много. Макаров заметил у окна Солдатенкова. С ним о чем-то живо толковал смуглый и порывистый Мамед, что-то чертя на папиросной коробке. За председательским столом перешептывались Наталья и Маруся Цветкова, обе торжественные и строгие.

Подружки Люся и Дуся, устроившись на первой скамье, ждали начала собрания, чинно сложив на коленях утомленные руки. За их спиной пересмеивались Симка и Вася Сокол, боевой заместитель бригадира Солдатенкова.

В общем вся комсомольская организация стройки была налицо. В углу Макаров заметил мрачно насупившегося Ниязова. Тот, встретившись с Макаровым взглядом, тотчас же воровато опустил глаза и отвернулся.

«Вот еще тип, — подумал Макаров, — чего это он сюда явился?»

— Споем, что ли? — нарушил общее молчание Вася Сокол. — Что-то скучновато. Затяни, Сережа, а Маруся подхватит!

Но Маруся отозвалась строго и назидательно.

— Нам сейчас не до песен, Вася. На Стройке стало очень тяжело. Срывается питание, выплата денег. Народ группами покидает стройку. А самое главное — не видно результатов нашего труда. Дороги по-прежнему нет. А ведь мы, комсомольцы, дали обязательство к новому году закончить работы. И вот уже осень. Вон как бежит время!

Как бы подтверждая ее слова, ветер швырнул в оконное стекло охапку сухих листьев тутовника.

— Послушаем нашего прораба, — предложила Маруся. — Может быть, он нам все объяснит.

Макаров встал, вышел к столу.

— Скажу вам откровенно, дорогие друзья, — негромко начал он, — нелегко мне сегодня держать перед вами речь. Все оказалось не так просто, как я думал. Вот уже полгода мы на этой дороге, а еще не утвержден новый вариант. Можно бы вести работы по старому проекту, но это было бы преступлением, напрасной тратой денег.

— А если ваш вариант не утвердят? — раздался голос.

Вопрос задал Ниязов.

— Если не утвердят, — ответил Макаров, — подам рапорт об уходе.

— Уйти хочешь, концы в воду спрятать? — Изуродованное шрамом лицо Ниязова побагровело.

— Тише, товарищ, — остановила его Маруся. — Вам дадут слово.

— Зачем слово? — вскочил Ниязов. — Вы послушайте этого молодого человека. Приехал на стройку и командует. Наполеон какой, понимаешь! Все хочет перевернуть вверх дном. Проект ему, понимаешь, не нравится. Рабочих ввел в заблуждение, заставил работать на новой трассе. А кто будет платить деньги за эти работы, а? Банк не будет. Будешь сам платить, из своего кармана.

— Товарищ Ниязов, — взмолилась Маруся, — вам дадут слово.

— Я уже взял слово, — махнул на нее рукой Ниязов. — Помолчи, пожалуйста. Я представитель местной власти, ты меня сама пригласила. Так вот послушайте, что я скажу. Этот молодой человек, — он указал пальцем на Макарова, — вредитель.

Макаров побледнел.

— Поосторожней! — крикнул Сокол.

— Да, да, вредитель, он спутал все карты. Людям там, в горах, нужна дорога, а он всякими выдумками занимается. Прошло полгода, а дороги нет, ничего нет. И он специально все делает, чтобы… для того…

Ниязов никак не мог подыскать подходящее слово.

— Он поступает, как великодержавный шовинист, — наконец выпалил он.

— Товарищ Ниязов, — вскочила Наталья. — Вы будете отвечать за свои слова.

— Что он делает? — не обращая внимания на нее, продолжал Ниязов. — Он поощряет бригадира, который избил сторожа-туркмена. А пострадавшего он снял с работы. Какое бесстыдство, понимаешь! А что делается у него на работе? Рабочие не имеют пропусков. Что это за публика, откуда? Может быть, это враги Советской власти. Кто за это будет отвечать? Конечно, Макаров. Он завел всю стройку в тупик. Я предлагаю поставить вопрос о том, чтобы снять Макарова с работы! Да, да, снять с работы и отдать под суд! Вот! — Порывшись в кармане пиджака, он достал измятый листок бумаги, поднес его к глазам и по складам прочел: — «За полный развал производства и неправильную враждебную национальную политику, а также за нарушение положения о пограничной зоне (прием рабочих, не имеющих пропусков) техника Макарова с работы прораба снять, а дело о нем передать следственным органам». Вот так, товарищи комсомольцы, так говорит Советская власть!

— Не Советская власть, а подкулачники! — вскочил с места Солдатенков. — Шкура ты кулацкая, а не Советская власть!

— Что говоришь? — заорал, еще больше багровея, Ниязов. — Тоже под суд пойдешь!

— Постой, Солдатенков! — подняла руку Маруся. — Давайте по порядку, товарищи. Кто просит слова?

— Я прошу, — тихо сказал Мамед и встал.

Ниязов впился в него испытывающим взглядом. На его багровом лице сейчас особенно выделялся шрам от пендинки.

— Я был пастухом у бая Дурдыева, — сдержанно заговорил Мамед, вертя в руках папиросную коробку. — Я спал на скотном дворе и питался объедками со стола хозяина. Ты, Ниязов, был у него почетным гостем. Тебя ожидало местечко на богатой михманхане[4]. И когда вы о чем-то толковали, я и подойти к вам не смел. Так было. Но сейчас все переменилось. — Мамед гордо выпрямился. — Я стал рабочим человеком! Мне теперь не нужны объедки с вашего байского стола.

— Большой человек стал! — насмешливо скривился Ниязов. — Говоришь, сам не знаешь что, как глупая баба. Какие мы баи? Баев теперь нет.