Там, где бежит Сукпай - [3]

Отец рассказывает согнувшись. При этом он разводит руками, старается передать все подробности охоты. Я смотрю ему прямо в рот.

— Толкнулся немножко, — продолжает отец, — и опустил шестики в воду. Ружье достал. Прикинув, взял пониже. Дым пошел кругом. В воде заплескалось, зашумело. Еще раз выстрелил. И еще. Тихо стало. Прислушиваюсь: хрипит. Кончается, думаю. Сперва-то выстрелил, пуля не так хорошо попала.

— А лось-то жирный? — не унимается дедушка.

— Ничего, лось хороший.

Отец зевает. Я вижу, как клонится набок его голова. Устал, две ночи не спал, бедняга. Все караулил зверя. Пусть отдыхает. Я выбегаю из юрты. Солнце уже стоит высоко. Яркий цвет зелени слепит глаза. Одинокий стриж на ветке беспокойно вертит головой:

— Тибеу, тибеу!

Вот и Ломбо. Славная собака у нас. Не позвать ли ее с собой на реку? У меня в руке острога. Хорошо бы научиться бить рыбу острогой так, как это умеют взрослые, Моя острога слишком мала. Только мальков бить. Из-под камней выплывают стаи мальков. Я колю их острогой и складываю в свой маленький игрушечный бат. Сквозь шум реки до слуха моего доносится голос матери.

— Бата, иди скорее!

Все уже собрались. Из большой берестяной чашки едят сало. Вкусный запах наполнил юрту. Дедушка перпым па-чал есть. Он взял большой кусок сала, отрезал от него несколько кусочков и бросил в огонь, говоря:

— Тээ! Пудзя! Огбиово ваванки-хи![12]

Все принялись за еду. Только одна Яту не ест. Я спра-шиваю у нее, почему она стоит в стороне. Она молчит. Тогда я обращаюсь к бабушке с тем же вопросом:

— У нее такое время сейчас, что она не должна есть мясо, — отвечает бабушка. — Не будет удачи.

Мне жаль Яту. Глаза ее печальны. Она жмется у двери Пообедав, отец собирается за мясом. С ним Ангирча. Мне тоже хочется поехать помочь привезти добычу, и я прошу отца взять меня с собой.

— Га[13], бата, — говорит он после некоторого раздумья. От радости я не могу собраться, как следует. Бабушка смотрит, как неловко я обуваю улы, постелив туда свежей травы — «хайкты». Смотрит и смеется:

— Вот будет трава торчать из твоих ул, и в суставы начнет стрелять. Ноги заломит. Обувайся хорошенько, охотник.

Мы едем втроем. Поднимаемся вверх по Сукпаю на длинном бате. Отец стоит на корме, Ангирча — на носу, я—. в середине. У каждого из нас в руках шест, которым отталкиваемся, продвигаясь вверх по течению. Миновав опасный перекат, выходим на плес.

Сквозь прозрачную воду даже на глубине видны разноцветные камешки. Мой шест иной раз задевает о камни. Я делаю вид, будто колю рыбу острогой, и сам с собою рассуждаю. Отец сердится:

— Ты не шуми, бата. Испугаем зверей всех.

Я присмирел и стал молча толкать шестом. Сколько здесь по берегу черемухи!.. Я кричу, не в силах скрыть восторга:

— Ая! Смотрите, как много!

И снова отец обрывает меня:

— Не надо хвастать. Если будешь так кричать, вороны все растащат, и тебе ничего не достанется.

Поднявшись вверх, мы достигли кривуна, где растут большие белые березы. Остановились, привязав бат к кустам. Все направились в тайгу. Вот наконец и место, где убит зверь.

— Большой сохатый, — говорит Ангирча, освобождая тушу зверя от веток, которыми отец забросал добычу.

Вместе с отцом они налаживают котомки, чтобы удобнее было нести мясо к берегу. Котомку отца еле-еле подняли на двух палках. Ангирча сделал себе рогульки из тальника. Я смог унести только одну переднюю ногу сохатого.

Нагрузив мясом бат, мы плывем домой вниз по Сукпаю. Ангирча поет:

Хорошо спускаться вниз по реке,

Не надо отталкиваться шестами.

Везем с собой много мяса домой,

Будем кушать мозг и сало.

До самого вечера вся семья была занята тем, что одни резали мясо, коптили его, другие топили сало, разливали в берестяные чумашки. Из застывшего сала отец вырезал змею и положил ее в самую большую чумашку.

— Это зачем? — спрашиваю.

— Пусть охраняет нашу добычу.

САНГИЯ-МАМА

Еще над рекою курится туман, еще утренняя роса блестит на траве, а мы с Канси уже успели нарубить вороха тальников для шестов. Надрываясь, тащим их по берегу Мимо нас, потряхивая хвостиками, пронеслись трясогузки. Они разыскивают пищу среди речных наносов. На той стороне реки протяжно и звонко тоскует одинокий ястреб. Кричат сычи.

— Яту, наверное, варит уже лосиную голову, — таинственно шепчет Канси. — Ведь сейчас будет молитва. Будем благодарить Сангия-Маму за то, что послала нам зверя.

Мы подоспели вовремя. Все готовятся к молитве. Яту сняла кожу с головы зверя, срезала мякоть, хрящи, сложила все это в чашку. Но прежде она разрубила голову вдоль и, вынув глаза, предложила их мне.

— Выпей, бата, лосиные глаза. Станешь зорким. Будешь видеть зверя раньше, чем он увидит тебя.

Я высасываю лосиные глаза и тороплюсь успеть на молитву. Отец уже взял лосиную голову. Ангирча несет сердце, дедушка держит наготове багульник и горячие угли. Мне досталась чашка с кровью из лосиного сердца. Все идут к изображению зверя, что стоит на берегу. Так вот какова Сангия-Мама! Она требует жертвы. Мы кладем на землю голову лося, сердце, ставим чашку с кровью. Отец мажет изображение зверя кровью. Оно молчит, выставив острую, как меч, голову, и смотрит на нас, ничего не понимая.