Там, где бежит Сукпай - [2]

Со старшим братишкой Канси мы любили сидеть на косе. Вырезав из бересты фигурки лосей, Канси ставит их в ряд, а потом мы по очереди стреляем в них из лука. Мы играем так тихо, что слышим все, что делается вокруг нас, Мать шьет отцу для охоты хэйги[6], бабушка делает чумаш-ки[7]. Они переговариваются между собой, смеются над тем, что дядя Ангирча долго выстругивает черенок остроги. Ангирча меж тем напевает:

Делаю себе острогу,

Будет она прямая, как стрела

Будет с одного удара ленка доставать,

Делаю себе острогу…

Дедушка не любит, когда кто-нибудь заранее пророчит удачу; он считает это хвастовством, потому-то он и ворчит сейчас, обтесывая лодку.

— Сделаешь себе острогу мальков ловить, хвастун.

Время от времени до нашего слуха доносится голос Яту. Это жена Ангирчи. Она еще совсем молодая. Сидит рядом с матерью, теребит зубами сухие жилы сохатого, делает нитки и сердится. Ей давно уже надоело это занятие, хочется отдохнуть.

Кончив делать чумашку, бабушка кричит мне:

— Бата[8]! Принеси воды. Живее беги.

— Ну, если молодец, то сбегаешь за один мой вздох, — замечает Ангирча, подошедший к шалашу.

Он глубоко и шумно вдыхает воздух, расправив плечи. Тем временем я бегу к берегу. Медные бляшки, нашитые на спине моего халата, звенят: куланги-куангя, куланги-куангя… Забредя по колено в воду, черпаю. Вода холодная. Ломит ноги. Кажется, мозг в костях вот-вот треснет Изо всех сил я мчусь обратно. «Не порвитесь жилы мои, уцелели бы кости мои». Подбегаю к шалашу, вижу: Ангирча дрыгает ногами, лежа у входа, не дышит — меня ждет.

— Ох-ах! — выдохнул, наконец, и засмеялся. — Ну и молодец наш бегун, за один вдох бегает.

— Пей, бабушка, — я протягиваю чумашку с водой. Сделав глоток, она вдруг подбрасывает кверху чумашку и ловит на лету светлые капельки, говоря:

— У-у… вот такой большой расти. Когда вырастешь, будешь стрелять лосей. Будешь тогда приставать к берегу, оставляя капельки лосиной крови на земле.

Бабушка снова берется за работу. Солнце уже зацепилось краешком за вершину горы. Скоро вечер.

— Яту! — кричит дедушка. — Не пора ли готовить чумизу?

Схватив банку, Яту бежит к реке. Банка брякает: кофилонг-кофилонг-кофилонг…

Какой яркий костер горит под открытым небом! Мы под-кладываем в огонь сухие ветки, чтобы вода в котле скорее кипела. Мне нравится наблюдать, как Яту готовит ужин. Вот уже вода в котле закипает. Крупки чумизы в ней вихрем вьются, мелькают. В руках у меня чашка наготове.

— Яту-у… Когда же ты снимешь котел с чумизой?

— Грешно так, обжора, — отвечает Яту, — потерпи.

Я вижу, как на котле загорается сажа. Черные бока его покрываются искрами.

— Ай, ай, сгорит котел! Снимай его скорее!

Яту молчит, смотрит на меня. Выстругав палочку и помешивая ею в котле, говорит:

— Чудак ты. Это лебединые стаи. Смотри. Вот пойдут они вверх, значит будет много зверя и рыбы, удача будет. А пойдут вниз — голод наступит.

Сняв котел, она разливает в чашки суп из чумизы. Это кушанье мы едим каждый день с тех пор, как отец отдал купцу восемь соболей за мешок крупы.

— Канси, давай заметим: кто быстрее съест, — говорю брату. Но он не слушает меня. Ест так же, как взрослые, молча и не торопясь. Я вылавливаю палочками отдельные крупинки и тоже молчу. Поймав желтую крупинку, думаю: колонка убил; поймав темную, радуюсь: соболя нашел.

После ужина дедушка и Ангирча отправляются на лосиную переправу. Они идут караулить зверя. Медленно сгущаются сумерки. Под крышей шалаша уже успокоились мухи, покрыв черным налетом бересту. В ушах стоит беспрерывный звон — комары не дают покоя.

Все сидят вокруг очага. Где-то, слышно, стреляют.

— Ага! — восклицаем мы разом с Канси. — Отец лося убил!

— Что вы болтаете? — встрепенулась бабушка. Она тоже не любит заранее говорить об удаче… — За такие слова меня бы в детстве из юрты прогнали.

Подперев рукой подбородок, она рассказывает нам про свою жизнь. Едкий табачный дым плывет из ее длинной-предлинной трубки.

— Раньше-то мы и зимой и летом одну рыбью да звериную шкуру носили. Без единой чашки чумизы зимовали. Зато никто нас не трогал. А теперь вот чужие купцы донимать стали…

— Бабушка, а я уже родился в то время?

— Глупый… Ты тогда еще в сказке жил. Я зеваю, а она говорит обо мне матери:

— Наш бата совсем цепенеет, как бабочка, занесенная ветром. — И прикрывает меня полой своего халата. — Вот вырастешь, будешь изюбриное сало добывать. Спи, бата, спи…

ОТЕЦ УБИЛ ЛОСЯ

Рано утром я проснулся от крика: «Отец лося убил!» Раздетый бегу прямо на берег. Отец, действительно убил зверя, но в его оморочке[9] я увидел лишь несколько кусков сала. Наверное, лось был большой, мясо в тайге осталось. Вытащив на берег оморочку, отец идет домой. Он молча садится у костра. Яту набивает ему трубку, мать разувает его: подает новые улы[10] из кожи сохатого, достает тэгу[11].

Я взбираюсь к нему на колени, как только он, отдохнув, принимается рассказывать. Отец гладит меня по голове.

— Будешь костный мозг кушать, — обещает он мне. Это — самое лучшее лакомство.

— Где лося убил, сынок? — спрашивает дедушка.

И вот начинается длинный рассказ о том, как это произошло.

— В Черемшанной старице убил. Сперва-то в устье сидел, караулил. Когда темнеть стало, отправился к старице. Поднимался вверх по заливчику. До кривуна доехал. Послушают, где-то как будто бы шумит да шумит. Гнус страшный. Комары гудят. Плыву дальше. Добрался до зарослей осоки. Вдруг слышу совсем близко: «Плюх, плюх!» Идет. С вырванной травы вода капает. Капает в реку, звенит. Думаю: по теневой стороне лучше скрадывать. Как будто у мыса, в осоке, ест. Вот тут и начинаю скрадывать. Скрадывал, скрадывал… Смотрю, чернеет…