Талисман Шлимана - [28]

Осквернены наши святилища.

Алтарь мой – песок и камни.

Она шла и шла. И вдруг поняла, что стоит у дворца. И ступени дороги процессий холодят ноги.

– Что это?…

Все разрушено. Пройдя пределы зла, где смерть становится всеобщей, встань на ступень.

И вдруг вспомнила. То дерево рядом с Мемфисом около пустыни. И свет кругом был тихий. Дочка ее играла в песок, подкидывая его вверх.

– Я очень тебя люблю, и платье твое люблю, и тетей люблю, и дядей, всех люблю. Ой, я боюсь… – и уткнулась ей в колени.

– Чего, малыш?

– Не знаю.

Мгновенно мелькнуло что-то горькое на светлом личике и исчезло. Она снова смеялась.

– Мне здесь очень нравится.

Сохранил их Египет под той сикоморою.

А потом она увидела еще что-то. Около тихого дерева, там, в Египте. Ту, что тоже несет дитя. И великое понимание у играющего у дерева ребенка.

Когда она вернулась в горы, дочка выбежала ей навстречу.

– Смотри, мне это платье очень нравится. Его сохранил наш жрец, – она разглаживала руками голубую пышную юбку и желтый передник.

– Я еще тебя хочу спросить, что это?

– Серьги.

– И серьги очень нравятся. Ты такая красивая, как те тети, что нарисованы на стенах во дворце. Надень.

– Зачем, детка?

– Но я хочу, надень.

Она покачала головой, странно взглянула на жреца, потом надела и пышную юбку, и серьги.

– Это платье с этими серьгами на тебе так хорошо. Ты вся такая красивая.

Смех моей дочери светел.

Он звенит над бездной.

Как будто нет черного ужаса и боли.

Он звенит над всем этим.

Откуда он взялся?

Маленькая ручка ее нежна.

Звонкий смех над черной бездной.

Словно серебряный колокольчик в морской пене.

Над гибелью мира.

Как легко он отрицает тьму.

– А ты будешь теперь ходить в этом платье?

Жрец тоже посмотрел на нее с тайным ожиданием и тихо проговорил:

– Сейчас весна. Ты помнишь: в пышном голубом платье с широкой оборкой, золотые серьги блестят…

Она кивнула, а на следующее утро надела платье и пошла ко дворцу в Кносс. Там остановилась. Она стояла у дороги процессий и смотрела на священную гору Гюхту.

Потом встала на первую ступень.

И тогда она услышала ветер тысячелетий.

И годы пройдут,

И век,

И еще век.

Она поднималась по ступеням

И ей чудилось,

Будто она слышит

И еще тысячелетие.

Ветер… когда это будет?

Почему в нас есть этот трепет перед гранью веков и тысячелетий?

А поступь тихая столетий.

Шаги ее почти не слышны.

Они стоят сейчас у двери.

Он тогда подошел к елке. Сейчас он вспомнил, как встречал миллениум много лет назад. Внучка его была еще совсем маленькой.

– Положи снег на верхушку. – Внучка профессора протянула ему вату и вытащила из коробки игрушку.

– Деда, а что это за большой шар?

– Ему много лет. Это еще шар твоей прабабушки.

– Деда, дай я тебя одно слово спрошу, а ты мне ответь. Они все выйдут из этого домика под Новый год?

Стул под елкой был укрыт простыней, и он и не заметил, как там оказались плюшевый мишка, заяц, ежик, даже обруч с заячьями ушами.

– Откуда они и что они здесь делают?

– Они все туда уже попрыгали.

Я был рад встретить новое тысячелетие с моей маленькой внучкой. Мой сын в своих бесконечных поездках оставил ее на время у меня. Кажется, последний муж моей бывшей жены еще меньше подходит на роль дедушки, чем я. У нас было много хлопот. Вечером мы собирались пойти с ней на Красную площадь. И я был очень всему этому рад.

– Под Новый год они все выйдут.

– И ушки зайки выйдут? Дай я тебе их примерю, – она попыталась надеть на голову Александра Владимировича пластмассовый обруч с длинными ушами, но ей не удалось.

– Деда, у тебя волос мало.

– Это уж точно.

– А как ты думаешь, что Дед Мороз принесет в мешке?

– Счастье. Он принесет его в подарок.

– А какой подарок, большой или маленький?

– Большой.

– Деда, а теперь давай погасим свет, зажжем лампочки на елке и свечку. Вот так. А если сидеть тихо-тихо, можно услышать, как идут Дед Мороз со Снегурочкой за подарком?

В жизни есть тихий смысл, он скрыт за болью и метаниями, его не всегда слышно…

– Конечно, если вслушаться, то под Новый год происходят чудеса.

Тихо-тихо. И слышно, как жизнь идет.

– Детка, а ты знаешь, что такое тысячелетие?

– Это когда все празднуют. А следующее тысячелетие тоже будет праздником?

– Малыш, даже ты не доживешь до следующего тысячелетия.

– Ну, тогда давай сейчас веселиться. А мы пойдем к башням на Красную площадь?

– Пойдем.

Профессор хотел сесть на стул и вскочил.

– Детка, я же просил, если уж так необходимо, подкладывать мне на стул у письменного стола только плюшевых мишек и заек. А это что? Что ты смеешься?

– Это же кубики. А почему только мишку и зайку? Тебе на них мягко сидеть? Деда, они сами пришли.

– Кто?

– Кубики.

– Малыш, дай я допишу письмо.

– Но ты же уже поговорил с тетей по телефону, и я ее уже поздравила.

Ты тоже сначала не понимала этого моего консерватизма. А теперь тебе стало нравиться получать мои письма по почте, а не по интернету. В бумаге скрывается своя теплота и можно донести что-то сокровенное на другой конец Европы.

«Да, я люблю “священные камни Европы”. Спасибо ей и тебе за радость, но я встречу третье тысячелетие здесь с моей маленькой внучкой в моей стране с ее неизбытой болью, что случилась с нами в XX веке.

Празднование миллениума. Конечно, ты права, время, наверное, непрерывно, и в древних цивилизациях не было той точки отсчета, что у нас. И представление у сфинкса в Гизе, которому многим больше двух тысяч лет, показалось бы древним египтянам младенческим лепетом. Помнишь, как у Платона в “Тимее": “Вы, эллины, юны разумом (это о шестом-то веке до нашей эры) и нет среди вас старца".