Талисман Шлимана - [29]

Но чувство нашего ожидания…

Когда у многих людей есть ощущение, будто входишь в другую дверь… Это что-то изменяет, может, и в этом и в этом есть часть той "красоты, что спасет мир".

Ты знаешь, Изольда, когда я был еще совсем юн, я почему-то иногда думал, как я встречу новый век. Мне казалось, что я скажу людям что-то очень светлое и важное.

Но потом я понял иное.

Это рубеж.

Кажется, что за час до двенадцати приоткроется занавес.

И в этот миг надо подумать обо всем сразу: о деревянных церквях и готических соборах, о сфинксе и о Крите, о живших и живущих, о светлом».

Мне больно и светло.

И тогда мне казалось, я могу соединить все. Здесь, у Покровского собора на Красной площади с моей маленькой внучкой, перед лицом третьего тысячелетия.

И в таком особом настроении я написал для тебя и для нее сказку про Новый год.

Глава 3. Злые камни

Ведь с той поры, как дано нам встречать Новый год, у всех появляется особое чувство – и это ожидание помогает нам услышать.

Мы чего-то ждем.

Итак, я переношу нас в Новый год.

Отодвиньте портьеру, не бойтесь, только украдкой… чуть-чуть.

В городе странный запах, горьковатый и теплый, пахнет хвоей. Тихо падает снег, бесшумный, мягкий. А когда попадает в свет фонаря – блестит. Кружится, кружится по всему городу, заметает следы, тает на губах.

И с души будто все слетело…

Ничто ее не гнетет, все как-то легко. Освободиться от прошлого и от боли. Дело в том, что, если постараться, именно в Новый год можно понять. Все видится сквозь снег искристо и затаенно. Разве это не чудо, что он летит кругом, чтобы нам с вами в эту ночь что-то открылось?

Взгляните, мой друг, как странно, как страстно желто-зеленым горят огни. Вон – красные занавески, там звон бокалов… Как горят огни.

Вы слышите тревожные гудки в проводах, а вон там, да нет, выше, где-то под обледеневшими ветками деревьев, между крышами отдаются удары… Время, думаете?

Давайте руку, не бойтесь.

За каждой дверью чудо, за каждой стеной жизнь, за каждым окном свет.

И где-то на улице в черном морозном воздухе гулко отстукивает удары человеческое сердце.

Скрипит снег под ногами, за стеклом вагонов разноцветные фонари. Во всех окнах с болью и радостью мерцают елки. Они подводят итоги, беспощадно и мудро, прощают. Игрушечный дед Мороз еще принесет мешок счастья. Причудливы тени от веток на потолке. Морозен вкус поцелуя. Новогодняя ночь свершается.

Синие тени бродят между сугробами. Снег затаенно блестит. И в его блеске все становится ясно. Отодвиньте полог, чуть-чуть, осторожно.

Тонкие нити настоящего сплетаются в будущее.

Тихо зазвенели шары.

Новый год многое знает.

В этот час слышно биение времени.

И летящий снег – неспроста.

Это час подведения итогов – кого вспомнят сейчас, когда поднимут бокалы?

Если вы внимательно вглядитесь в этот летящий снег, то вы увидите, что это и листы бумаги, они летят, летят, белые, до земли – и вот их нет… И вся злоба, обида – вот их нет. И тихо и спокойно всплывает что-то светлое. Снег оставляет только истинное.

Час расплаты и веры.

Скоро двенадцать.

Поднимем бокалы.

Самый истинный час— это Новый год.

Что тогда происходит?

Тихо, слышите.

Часы бьют.

Отодвиньте голубую портьеру будущего.

Тихий ясный свет заструится.

Слышите, в этот час часы раздают бессмертье.

С новым годом,

С новым веком,

С новым тысячелетием.

Услышишь ли ты меня, друг мой, далекий друг мой, что будешь жить в новом тысячелетии?

Друг мой, дальний друг мой,

это все для тебя.

И боль наша.

И все.

Она смотрела на гору Гюхту и шептала:

Кто-то строит пирамиды

и высокие храмы,

мне же нужно только

твое понимание.

И века пройдут.

И тысяча лет…

Друг мой, неизвестный друг мой, ты слышишь меня?

Какая у тебя улыбка, и какой смех? мне бы хотелось увидеть.

И сквозь века, и тысячелетия.

И век пройдет, и еще век.

И тысячи лет.

Когда ты услышишь?

Ты слышишь?

Она стояла на ступенях дороги процессий и смотрела на святую гору Гюхту. Потом тихо пошла от дворца в голубом платье. Золотые серьги чуть звенели. Приложила руку ко лбу, села на камень, склонив голову, и не удивилась, когда жрец подошел, сел рядом. До них донеслись крики.

– Что это?

– Старуха ткачиха проклинает тех воинов, что увели ее дочь.

– Их смех и наши проклятья, не знаю, что страшнее.

Жрец кивнул:

– Проклятье может убить человека, его детей, внуков, разрушить города.

– Но не спасти. Торгуются и проклинают – другого теперь не услышишь. Но странно. Спасибо тебе. Я вдруг вспомнила. И еще, я видела ее и дитя.

– Кого?

– Я не знаю. В ее глазах другая любовь, не такая, как у нас и в Египте. Этот странный взгляд. Я бы могла ему научиться, если б мир не погиб.

Она протянула руку туда, где за деревьями раздавались крики.

– Слышишь. Велика сила проклятия! Накопившись в людской крови и в гневе богов, разве может оно остановить разрушенье?

Жрец горько прошептал:

– Люди верят в силу проклятья. Черное слово разрывает воздух, его чистоту и прозрачность, таится, а когда придет его время, взрывается.

– Жрец, я хочу послать благословенье.

Она заглянула ему в глаза.

– Я, неудавшаяся пророчица после гибели мира. Как ты думаешь, они когда-нибудь услышат, те, кто будут жить после?

Он покачал головой.

– Мне неведомо. Но тебе пора узнать то, что нам давно рассказали звезды еще перед твоим отъездом в Египет – тебе откроется тайна. Но как? Ты одна на этом пути.