Талисман Шлимана - [25]

– А сейчас, – спросили они вдруг меня, – после 1917 года?

– К нам недавно приезжали студенты из Норвегии, – сказала Света, – мы никак не могли им объяснить, что у нас такое было в России.

– А давайте, мы у Александра Владимировича спросим. Что же все-таки по большому счету произошло с нашей страной здесь в XX веке?

И вдруг я почувствовал, что они ждут именно от меня какого-то ответа. Они отложили в сторону картошку, шампуры с шашлыками, даже стаканы…

И с той страстью, с которой я сам пытался понять, они смотрели сейчас на меня.

– Я думаю, мы еще все не понимаем, что у нас тут было в XX веке. Чем покажется это будущему историку? Что это – самоистребление цивилизации или…

И я стал говорить, и со мной случилось то, что Аня определяет, как «так долго объяснял студентам, что сам начал понимать»… Я смотрел в их ждущие глаза, и пришло ощущение, что еще чуть-чуть и я почувствую, что произошло и с Критом, и с моей несчастной страной, и тогда, и сейчас…

«Но мы на прежнее возвратимся, на память горькую и бедную той весны», – прочитал я строки летописи, вернувшись на свое любимое место под сосной, оставив их отдыхать дальше без меня и пытаясь продолжить статью. Насколько приятнее это делать сейчас здесь, чем на компьютере. Казалось, мои листы пропитались запахом хвои, речной влаги, тепла и их юных голосов.

«Описание трагических событий повторялось, и это придавало ему особую художественную силу».

Проклятие земли моей грехом на плечи мне ложится.

«В лето 6748 было так жарко, что леса горели и птицы умирали на лету и падали на землю… Везде был дым и гарь, и люди не знали, куда брели"

Я поднял глаза. Над рекой медленно и тихо закатывалось солнце. Красный шар появился над черным лесом. И свежий туман стелился и стелился над водой… Взгляд мой остановился на нем, и я завороженно и бездумно следил за тем, как солнце исчезало. Какая-то чуткая тишина встала в лесу. Голоса студентов и туристов слышались теперь далеко-далеко. Казалось лесная жизнь, даже травы требовали соучастия в этой тишине. Человек должен был раствориться в ней. Я глубоко вздохнул и закрыл глаза. И вдруг над лесом возник крик. Он сначала был негромким, но каким-то отчетливым, потом оборвался.

Взметнулся снова. «Мои студенты сказали бы, что это Див», – я открыл глаза. Трава пошла волнами. Замерла.

И тогда он встрепенулся,

взлетел вверх и закричал.

Дикий, неистовый крик судьбы,

от него похолодели травы.

Но люди его не услышали,

только некоторые как прозрение…

И криком кричала земля. И птицы падали замертво, потому что нечем было дышать.

Он поднялся и пошел, шел и шел. И хоть мир охватили безумие и смерть, и от едкого дыма он не мог ни подумать, ни чувствовать, но что-то было еще, что спасает.

А мальчику не хотелось больше идти, совсем не хотелось, лицо его жалобно сморщилось. Уткнуться бы в мягкий мох под елью. Дерево всегда тебя защитит, когда ничто уже не поможет, говорили в их деревне. Старик сказал – не надо сейчас вспоминать про деревню. Старик все шел, он оказался очень крепким. Мальчик заметил, какой маленький кусок хлеба тот съел утром, протянув ему большой ломоть. Неужели он знал, куда идти? Мальчику было страшно остаться опять одному.

– Господине, ты вправду научишь меня делать таких дивных зверушек из камня, как на храме? Разве еще будут строить храмы?

– Да, дитятко, только какой я тебе господин? Мы сделаем с тобой зверюшку с цветком на хвосте, смешного и веселого.

Старик не знал, куда идти, но хотел, чтобы мальчик не догадался об этом. Вдруг он что-то заприметил впереди.

– Подожди меня здесь, – мальчик не должен был это видеть. Старик осторожно выглянул из-за кустов. Деревня была почти вся сожжена. Не было заметно убитых, но жителей как будто тоже не было. Успели в чащу убежать или в полон увели? Зато в крайнем, разрушенном, но не до конца сгоревшем доме что-то осталось. Да тут хлеб есть, и репа.

– Господине, господине, беги скорей! – закричал с ужасом мальчик, прячась за кустом орешника.

– Скажи отроку, пусть не кричит, словно Див на дереве, небось вашу репу не отниму.

Высокий муж вышел к крайнему дому брошенной деревни. Коричневое корзно5, порванное по краям, крепилось на плече затейливой и красивой фибулой6, так что было непонятно, зачем она на таком потрепанном одеянии. У этого мужа были светлые глаза, а в них -черный сгусток боли.

Давно мальчик так хорошо не ел. Его накормили не только репой и хлебом, но гость дал ему соли. Мальчик сразу уснул под большой разлапистой елью и, засыпая, слышал, как чудный муж в коричневом корзно с блестящей фибулой на плече и старик тихо говорили. Давно он так не спал. В его сне было тепло и муж в коричневом корзно. А потом:

Свист зверин встал…

Телеги кричат, как лебеди.

Все дальше… Куда он уходит?

зачем он уходит, страшно мне, зачем он уходит?

А старик говорил высокому мужу

– Сказано было: «Море станет кровью. Как сгоревший свиток свернется небо». Что думаешь ты?

– Это нельзя пережить, это нельзя забыть.

Земля жжет ноги, травы слепнут, даже камни научатся кричать, а у меня на устах нет ни слова, ни крика, – ответил муж в коричневом корзно.

Старик покачал головой. Он все время сдерживался при мальчике и теперь слова выходили из него, словно помимо воли.