Талисман любви - [29]

– Пожалуйста, – умоляла Мэй мужчину на том конце провода.

Внезапно она почувствовала, что она была должна добраться до Мартина. Если бы она могла бы пролезть по проводу и вырвать у этого типа его номер, она сделала бы это.

– Вы должны сказать мне.

Но мужчина повесил трубку. Мэй медленно вернулась в розарий и возобновила свою работу. Тетя Энид поглядела на нее, но не спросила, что случилось.

– Тебя с ним не соединили? – спросила Тобин.

– Номер не дают.

– Проклятие, – сказала Тобин. – Может, мне попробовать? Я могла бы…

– Не надо, – остановила ее Мэй, взявшись за совок. – Все хорошо, давай остановимся на этом?

Ее подруга ушла.

Когда тетя Энид пошла в сарай за костной мукой, что бы добавить ее к кофейной гуще, Мэй наклонилась и почти прижалась лицом к земле. Она чувствовала влажную теплоту, поднимающуюся волнами, и закрыла глаза.

«Я не могу поверить, что это происходит со мной», – сказала она своим коленям.

Мэй влюбилась. Она, кто уже была по-дурацки влюблена однажды и полностью самозащищена от этого с тех самых пор, как имела неосторожность, почти ничего не заметив, просто отдать свое сердце мужчине, который взял и исчез из ее жизни. Вчера вечером, делая записи в дневнике о видениях и снах Кайли, она была потрясена, обнаружив, что пишет о Мартине.

Приехала Пейдж Гринлей с мамой и сестрой, потом они уехали, и Мэй снова вернулась к работе в саду. Воздух прогрелся, и пчелы роились вокруг роз. Звук двигателя заставил ее насторожиться. Это был автомобиль на дороге, и автомобиль этот ехал быстро. Чем громче слышался шум двигателя, тем быстрее билось сердце Мэй. На ней была старенькая соломенная шляпа и протертый желтый сарафан. Ее руки были снова в земле, а под ногтями кофейная гуща. И тут она увидела, как Мартин Картье на своем «порше» двигается через поле.

Мэй глядела на поле с высокой травой. Поддавшись вперед, вскочив на ноги, она стояла, раскинув руки. Пробовала улыбаться, но не могла, подбородок дрожал.

Он приехал к ней. На нем была белая рубашка, заправленная в джинсы, синяя бейсболка и теннисные тапочки. На правой щеке красовался синяк, а под его левым глазом сияли рубцы. Подойдя ближе, он снял бейсболку.

– Привет, – произнесла Мэй.

– Я катался, – сказал Мартин.

– Так далеко? – спросила она.

– Я люблю соленый воздух, – объяснил он ей. – Здесь, в Блэк-Холле.

Мэй взглянула на ноги Мартина, но почувствовала его руки у себя на плечах. Неожиданно для себя она внимательно посмотрела ему в глаза. На мгновение он показался смущенным. Он зачем-то возился со своей бейсболкой, потом уронил ее на землю.

Поцелуй перехватил дыхание Мэй. Мартин крепко обнял ее, и она прижалась к нему. Воздух был полон ароматов, и день явно грозил стать жарким, их окружали запахи высокой травы и белых роз. Мэй никогда больше не сможет вдыхать весну без того, чтобы не думать о Мартине.

– Я не рассчитывала увидеть тебя снова, – сказала Мэй.

– Честно? – спросил он.

– Не знаю. – Она пожала плечами, отступая назад.

– Я проиграл, – сказал он ей.

– Это не имело значение для меня.

– Я напортачил. Я все испортил…

– Ты был замечателен. Совсем как тигр там, на льду. Я никогда не предполагала, что человек может кататься столь быстро, а потом выходить прямо на уязвимое место…

Мэй не знала, что она говорила, как описывала свои впечатления от его игры, но она продолжала и чувствовала, как скованность оставляет его тело. Он ничего не отвечал, но, посмотрев в его глаза, она поняла, как внимательно он слушает ее.

– Я видела твое лицо, – сказала она. – Камера показывала всех вас очень близко. Я чувствовала, словно я рядом с тобой.

– Я рад, что тебя там не было… и ты не видела моего поражения.

– Но вы же почти победили.

Мартин чуть отодвинулся. По всему его телу виднелись фиолетово-желтые синяки.

– Почти – не считается в хоккее.

Мэй не знала, что на это ответить.

– Я задушил чистый бросок, и я отдал его. Передал пас Рэю… Рэю Гарднеру. Мои мысли неслись вскачь. Это был Кубок Стэнли, возможно, мой последний шанс. Я думал о своем отце. Он… – Лицо Мартина искривилось.

– Ты не хотел подвести его? – предположила Мэй.

Она читала газеты. Она знала, что его отец был в тюрьме.

Мартин фыркнул:

– Я всего лишь не хотел, чтобы он увидел, как я проиграл. Вопрос подвести его был бы не по существу.

Мэй хмурилась, слушая.

– Он стар, – продолжал Мартин. – Я говорил тебе – мы чужие. Мы не видели друг друга целую вечность.

– Он – все еще твой отец.

– Я отличаюсь от тебя, – сказал Мартин. – Нет ничего сентиментального или хорошего относительно меня и моего отца.

Его акцент стал явственнее слышен. Он чувствовал себя неловко, говоря об отце, о проигрыше.

Мэй вспомнила прошедшие четыре дня. Интересно, где он их провел?

– Я приехал к тебе вовсе не для того, чтобы говорить о моем отце, – сказал Мартин, взяв ее за руку.

– Нет? – спросила Мэй.

– Наша первая стычка, – усмехнулся Мартин, он казался таким безоружным, что Мэй начала улыбаться. – Простишь меня?

Она кивнула, смеясь.

– В кармане у меня лежали твои розовые лепестки, – сказал Мартин. – И в ушах звучали слова: «… как ты ведешь игру».

– Ты думал об этом во время игры? – спросила Мэй, рассмеявшись от своих слов.