Талиесин - [50]

— Отдыхай, Аннуби. Если захочешь, подойдешь к нам позже.

Он ответил не сразу.

— Очень хорошо, я присоединюсь к вам во дворе.

Царский советник шагнул в дверь, потом повернулся и вновь вошел в комнату.

— Это не предрешено. — Он горько хохотнул. — Ничто не предрешено. Это я, по меньшей мере, усвоил.

— А теперь иди, отдыхай. Поговорим позже. А?

Он взглянул на нее утомленными глазами.

— Спасибо тебе, Аннуби, — сказала она просто.

Прорицатель поклонился, осенив себя знаком Солнца.

— Знамения — лукавые гонцы, — отвечал он. — Пусть солжет и это.

Харите весь разговор показался донельзя странным. Когда Аннуби вышел, она спросила:

— Мама, что такое? Что стряслось?

Вместо ответа царица обняла ее. Харита приникла к матери.

— Харита, — шептала Брисеида, касаясь губами ее волос, — ты столькому должна научиться… а времени так мало.

— Но в чем дело?

Брисеида не отвечала — Харита уже подумала, что она не слышала вопроса, — потом отстранила дочь на расстояние вытянутых рук.

— Слушай, — сказала она хрипло, — Харита, сердце мое, я тебя люблю. Ты понимаешь?

Озадаченная Харита сглотнула вставший в горле комок.

— Я тоже тебя люблю. Но…

— Не спрашивай, милая. — Царица покачала головой. — Любовь — это все, Харита. Не забывай.

Харита кивнула и зарылась лицом матери в шею, почувствовала ласковое прикосновение ее рук.

— Ну вот, — сказала Брисеида в следующий миг. — Пора. Элейна будет ждать нас у входа в храм. Ты готова идти?

Харита кивнула, стряхивая повисшую на ресницах слезу.

— Готова.

Они вышли и вместе со всеми направились к храму, где должен был состояться обряд с участием всех царей.

В храме Солнца было четыре внутренних дворика, один над другим, и у каждого из них колонны были из своего металла: у нижнего — из бронзы, у следующего — из латуни, у третьего — из золота, а у самого верхнего — из орихалька. В этом-то верхнем дворе цари и собрались поклониться Белу и обновить царские обеты участием в древнем обряде.

Восемь царей и Верховный царь в простых рубахах из неотбеленного полотна вошли во двор и собрались вокруг огромной жаровни, наполненной тлеющими углями. Перед ней остановился верховный жрец, прочие встали попарно за спиной у каждого царя.

Когда все было готово, верховный жрец начертил в воздухе солнечный знак и высоким, срывающимся голосом воззвал к Белу. Руки его рассекли воздух. Он кивнул жрецам, и те взяли царей за плечи.

— Власть — земная одежда, — провозгласил верховный жрец. — Все, что надето, можно сорвать.

При этих словах раздался громкий треск: жрецы ухватили царские рубахи, разорвали сверху донизу и бросили на пол. Цари выступили из обрывков своих одежд, приблизились к жаровне и встали, протянув к ней руки. Верховный жрец поднял большой алебастровый сосуд и плеснул из него на угли. Зашипело, и к сводчатому потолку устремился благовонный дым.

— Пусть дыхание бога очистит вас, — сказал жрец. — Он взял ветку иссопа, подержал ее над паром и пошел между царями, охаживая их веткой сперва по рукам, потом по груди и плечам, спине, бедрам и ягодицам. Цари глубоко вдыхали ароматный дым и без звука сносили побои.

Завершив круг, верховный жрец вернулся на свое место. Два жреца поднесли ему тяжелую чашу, еще один подал ложку на длинной ручке. Верховный жрец, зачерпнув из чаши, полил склоненную голову первого царя — раз, другой, третий, пока тот весь не залоснился от золотистого масла.

Так, последовательно, он помазал Итазиаса, Мейрхиона, Хугадерана, Мусеуса, Белина, Аваллаха, Сейтенина и Нестора. Закончив, он провозгласил:

— Вы прошли очищение и помазание. Предстаньте перед богом и просите его милости.

Дверь в конце двора растворилась. Цари медленно прошествовали в круглое внутреннее помещение, где в центре кольца из трехногих табуретов стоял большой железный кратер, наполненный горящими угольями. Цари уселись на табуреты лицом к котлу. Вошли голые по пояс жрецы с кувшинами. Дверь закрылась. В комнате стало темно, только светилось раскаленное железо, бросая на стены алые отблески.

Раздалось оглушительное шипение, от углей поднялся приторно-сладкий пар и окутал сидящих на табуретах властителей. Цари глубоко вдыхали дурманящий аромат.

Жрецы, стоя вокруг, хлестали ветвями иссопа их голые, потные тела. В комнате было тихо и темно, только свистели ветки в руках у жрецов и шипели уголья, которые время от времени поливали из очередного кувшина.

Прошел час, другой; в конце третьего дверь отворилась, цари встали, распрямили плечи и, пошатываясь, вышли во двор. Каждого из них встречал жрец с охапкой душистых эвкалиптовых листьев. Цари пригоршнями брали листья и стирали с тела масло и пот. Затем верховный жрец подал каждому снежно-белую полотняную мантию и завязал ее на шее золотым шнурком.

Аваллах вышел из комнаты, обтерся листьями и предстал перед верховным жрецом, который подал ему мантию. Когда жрец завязывал шнурок, Аваллах впервые заподозрил что-то неладное. Служитель храма смотрел на дверь, и в глазах его читалась тревога. Аваллах взглянул туда же — вроде все в порядке.

Он посмотрел на Белина. Тот стоял нахмурясь, с листьями в горсти, но не вытирался. Что-то не так… но что?