Такая короткая жизнь - [23]

– Тётя Оля вчора целовала моего папку…

Он поднял на неё покрасневшие от постоянного недосыпания глаза и укоризненно покачал головой:

– Злая ты… Тетя Оля возится с тобой, а ты…

И сейчас, уткнувшись в материнский подол, Маша вспоминала своё пребывание в городе и громко плакала. Ей хотелось обо всём рассказать матери, но из груди вырывались одни всхлипывания.

– Мама, брось папку: вин тетю Ольгу любе… – только и смогла выдавить из себя девочка.

И хотя Люба ничего нового не услышала, но ей было больно: дочь всё понимает и жалеет её.

– Знаю, все знаю, – горячо, словно оправдываясь, произнесла она. С тобою, малюткой, уже уходила к маме. Тогда волновалась: вырастешь, спросишь, где папа… Шо скажу? Потом опять сошлись. Теперь уж до гроба…

Володька проснулся, сполз с кровати, протёр сухонькими кулачками глазёнки, натянул штаны, глянул по сторонам и вздрогнул от радости: на столе лежал кем-то забытый коробок спичек. Боясь разбудить сестру, крадучись, подошёл к столу, накрыл ладошкой коробок и сунул его в карман.

– Опять сахар воруешь! – прикрикнула на него проснувшаяся Маша.

Володька виновато вздрогнул и отпрянул от стола.

– Ни, не ив,- криво улыбаясь, оправдывался он.

Но Мария уже забыла о брате и лихорадочно одевалась. За окном кричали её друзья: рыжий Лёшка, по кличке Помидор, вечно простуженный Толик, задиристый и драчливый, за что прозвали его

Петухом, подруга Юлька, шустрая, говорливая девчонка.

– Седня гуляем свадьбу, – вваливаясь в комнату, сказал Толик.

– Не спеши, Петух! Я женюсь на Юльке, – покраснев, выпалил Лёшка.

– Все я да я… – покачивая кудряшками, ломалась Юлька.- Нехай седня невестой буде Машка.

– Та я ж целоваться не умею…

– Ну, наряжайся лучше, а вы, хлопцы, столы готовьте,- приказала Юля.

Наконец уселись. Стали пить "вино", красноватый алычовый компот, и, подражая взрослым, кричать: "Горько".

Жених, вытягивая трубой толстые, жирные губы, неумело чмокнул раскрасневшуюся "невесту".

Володьке давно надоели эти "свадьбы", и теперь он нетерпеливо

ёрзал на стуле, стараясь уловить момент, когда можно будет незаметно улизнуть из хаты. Наконец, Володя юркнул в сад. Там вынул из штанин коробок, чиркнул спичкой и в испуге отбросил её в сторону. Озираясь, побежал к отхожему месту, рядом с которым стояла копна люцерны, а чуть поодаль, на настиле из брёвен, лежала общая с дедом скирда сена. Мальчик надёргал сена, сложил его в зарослях за нужником и, всё так же воровато оглядываясь по сторонам, чиркнул спичкой.

Горящая сера отлетела и обожгла ладонь. Володя послюнявил руку и снова вынул из коробка спичку. На сей раз она загорелась. Огонёк, казалось, спрыгнул на сухую траву. Она вспыхнула разом так ярко, что мальчик испугался и отскочил назад. Язычок пламени обхватил кольцом нужник, переметнулся с него на люцерну, лизнул край скирды.

– Ё-маё, шось горить! – выглянул в форточку Лёшка.

– Не чую, – мотнул чубом Толик.

– Сопли утри, не чую, – передразнил его Лёшка.- Вон дым столбом!

Сматывайся, ребята!

Огненный факел поднимался над садом, разбрызгивая искры, треща и извиваясь. Казалось, сейчас запылает всё: и дом, и деревья, и земля…

– Ратуйте, люди добри! – кричала Фёкла и изо всех сил колотила палкой в медный таз.

Пантелей Прокопьевич застыл у окна с тарелкой рисовой каши, которую он тщетно пытался доесть. На седой бороде повисли капли молока, рисинки, а он дрожащей рукой черпал кашу и проливал её на себя.

Со всех сторон с баграми и вёдрами бежали люди. Став цепочкой, они подавали воду на крышу дома и сарая, чтобы спасти от огня хотя бы строения. Некоторые смельчаки, обливаясь водой, подбегали к пылающей скирде и выхватывали из неё охапки сена. Его тут же поливали, и оно, дымя, обугленными комьями валялось на земле. Дым стлался по траве, выедал глаза, и Маша, спрятавшись в зарослях орешника, то и дело вытирала слёзы, оставляя на щеках грязные полосы.

Игнат заглянул в свой кабинет и сердито сощурился: вот уже третий раз колхозницы перебеливали комнату, а помещение по-прежнему казалось ему тёмным и неуютным.

– Сломать бы всё к чёрту, та на новом месте правление построить, чтоб и не пахло этим Гузновым,- думал новый председатель колхоза. -

А то вместо Игната Пантелеевича Иваном Ивановичем кличут. Всё заменю: мебель, плакаты… Хочу все по-новому…

Мария поймала его недовольный взгляд и усмехнулась:

– Робым на совесть, Игнат! Не знаю, шо тоби не нравится…

– Я тебе не Игнат, а Игнат Пантелеевич, – оборвал звеньевую председатель.- Скажу – и десять раз будешь белить…

– Ну, уж уволь: не девочка, – вспыхнула колхозница.

Зная крутой, не терпящий возражений характер мужа, Люба пыталась защитить звеньевую:

– Игнат, замолчи: Мария тоби в матери годится.

Глаза мужа налились кровью, и Люба сжалась в ожидании потока ругательств, но в это время кто-то за окном истошно завопил:

– Пожар! Наш председатель горит!

Люба соскочила с телеги на ходу, покачнулась, чудом удержалась на ногах и побежала к базкам, откуда неприятно несло гарью. Она остановилась у огромной, ещё дышащей теплом кучи золы и, задыхаясь не столько от бега, а столько от страха, срывающимся от напряжения голосом крикнула: