Такая долгая полярная ночь - [69]

Платис отвечал, что темные люди, одураченные пропагандой и обманутые красивыми обещаниями, способны совершать глупости. И это, добавил Платис, один из курьезных законов в человеческом обществе. В своей деятельности Платис был честен, прям и справедлив. Когда он уехал на «большую землю», он по пути на родину навестил мою маму и тетю, конечно, ненадолго, проездом. О его посещении мама и тетя говорили немного, не вдаваясь в подробности.

При Чаун-Чукотском горнопромышленном управлении Дальстроя МВД в Певеке был создан санотдел, а в крупных лагерях из числа вольнонаемных медиков были назначены начальники санчастей. Начальниками Чаун-Чукотского горнопромышленного управления Дальстроя МВД, сменяя друг друга, были Дятлов, Туманов и, может быть, другие, кого я не запомнил.

Запомнился мне полковник Житомирский, прямой и справедливый человек. Его жена, капитан медицинской службы Шевеленок Любовь Александровна, была начальником санотдела, а значит и нашим начальником. Это была красивая голубоглазая со светло-русыми волосами стройная женщина. Мундир капитана очень ей шел, впрочем я видел ее и в обыкновенном женском платье, которое тоже ей шло, красиво облекая ее ладную фигуру. Справедливая и требовательная, чуткая и внимательная, она всем нам, медикам, очень понравилась. Она очень ценила в нас добросовестное отношение к своим обязанностям и способность сочувствовать пациентам. Чуткость и забота — вот, пожалуй, главное, что характеризует Любовь Александровну в ее повседневной деятельности. Однажды, когда автотрассу только расчистили от снега, она вызвала меня в Певек. На попутной машине я довольно быстро с 47 км. прибыл в Певек и явился в санотдел. Смотрю: лицо у нашей начальницы суровое, брови сдвинуты, голубые глаза холодно смотрят на фельдшера Толмачева. Она начинает меня «распекать», обвиняя в недисциплинированности и самоуправстве. При этом она встает, я тоже встаю со стула, молчу и изображаю дисциплинированного слушателя, стараясь понять, за что мне достался этот «разнос». И опять про себя отмечаю, как она хороша, этот мой начальник, капитан медицинской службы. Выяснилось: я заслужил этот выговор за то, что в пургу, уйдя из Певека, прошел 47 км. до своего медпункта. «Как вы посмели рисковать жизнью! Причем рисковали без большой надобности!» — восклицает она и добавляет: — За такое нарушение дисциплины вас надо отправит на гауптвахту!» Я не выдерживаю и, глядя в ее разгневанное лицо, откровенно смеюсь. Она поражена: «Он еще смеется», — возмущенно говорит. И я говорю: «Любовь Александровна, не сердитесь и не пугайте меня гауптвахтой. Я сидел в режимной тюрьме, прошел ряд убийственных лагерей, по мне стреляли, я смотрел не раз смерти в глаза, а вы думали, что сидение на гауптвахте меня испугает». Она рассмеялась и сказала: «Поймите, Мстислав Павлович, мне очень тяжело было бы, если бы вы погибли в пургу. Я не хочу терять таких хороших людей и добросовестных работников как вы». «Спасибо за высокую оценку моей персоны и обещаю больше не рисковать», — сказал я.

Помню был конец апреля, автотрасса была задута пургой и ее только начинали очищать от слоя снега. Капитан медицинской службы на собачьей упряжке совершала инспекционный объезд санчастей приисковых лагерей и медпунктов отдельных командировок с небольшим контингентом заключенных. Я не знал о ее поездке на собаках и, увидев, как к нам в долину с горного плато спускается собачья упряжка, заинтересовался, кто же это к нам едет. Каюр почему-то не поехал по деревянному мосту через речку, а направил упряжку по льду реки. Недалеко от берега лед провалился в воду, и упряжка оказалась в воде среди обломков льдин. Тут было неглубоко, и умные ездовые лайки рванули нарту за собой и выскочили на покрытый снегом берег. Я, подбежав к этим «путешественникам», вижу мокрого по пояс каюра и… мокрого начальника санотдела, Любовь Александровну, мокрую выше колен. В ее глазах недоумение и вопрос: как же так получилось? Поздоровавшись, беру ее на руки — не идти же ей в мокрых унтах по снегу, быстро несу своего окунувшегося в ледяную воду начальника в медпункт. Санитар Масионис быстро раскалил дровами и соляркой нашу железную печь докрасна, а я снял с ног Любови Александровны унты и шерстяные чулки, отдал их санитару высушить, растер ее босые ноги спиртом, потом надел на ее ножки новые чижи. Чижи — это меховые носки, мехом к телу, чижи надевают перед тем, как обуться в унты или торбаса. Поспел чай, я напоил Любовь Александровну горячим сладким чаем, закутал ее ноги одеялом, а она с улыбкой наблюдала за моими хлопотами и потом сказала: «Вижу, как быстро и квалифицированно мой фельдшер оказывает помощь нуждающимся в ней». Трасса вскоре была расчищена от снега, машины пошли, и мой капитан медицинской службы в сухой обуви — Масионис ухитрился все высушить — уехала уже в автомашине, идущей в Певек.

Мне нравилась эта семья: полковник Житомирский и его милая дочь (он был вдовец) и эта его жена, Любовь Александровна, и ее дочь. Обе девочки были примерно одного возраста, дружные и милые, они были как сестры. Только дочь полковника была брюнетка с темнокарими глазами и красивым овалом лица, а ее сводная сестра была вылитая мать в детстве: светлорусые волосы, белое с румянцем лицо и большие голубые глаза. К сожалению, полковник получил другое назначение, и эта добрая и милая полуеврейская и полуславянская семья уехала из Певека. Мы, медики, приуныли, так как понимали, что вряд ли в тех условиях возможно появление другого начальника санотдела, хотя бы отдаленно добротой, гуманностью и справедливостью похожего на капитана медицинской службы Шевеленок Любовь Александровну.