Такая долгая полярная ночь - [67]

Сталинская система изобрела еще один способ истребления людей. В системе лагерей стал насаждаться своеобразный режимный прием: из среды заключенных набирать так называемую «самоохрану». Конечно, в самоохрану администрация лагеря набирала людей не из осужденных по 58-й статье, а только из среды уголовников, «друзей народа». И вот в лагерях появились парни с нарукавными повязками, своеобразные помощники охранников и конвоиров. Тех, кто пошел на такую службу воры «в законе» называли «суками» или ссучившимися ворами. И в лагерях началась резня. «Честные» воры резали ссучившихся, а те в свою очередь резали «честных», не ссучившихся. Когда-то кто-то из мыслящих авторитетных уголовников высказал чисто житейский лозунг: «Работай где можешь, но будь человеком!» Подсказано это было самой действительностью: лагеря были наполнены не только политическими заключенными, но и огромным количеством уголовников. Ворам уже не было возможности в небольшом количестве внедряться в бригады «мужиков», чтобы те их обрабатывали, а бездельничающим уголовникам бригадир «за боюсь» или по договоренности писал бы процент выработки. «Вор не работает» — этот принцип явно уже не годился, а сидеть в изоляторе на штрафном пайке за отказ от работы уже никому не хотелось, тем более, что в годы войны отказ от работы расценивался властью как контрреволюционный саботаж — статья 58-14.

Беда в том, что новоявленные самоохранники из уголовного мира никогда «человеком» не были, особенно когда органы внутренних дел дали им власть. Уже не только охранники и конвоиры могли зверствовать, чиня произвол, но и их властью поставленные «самоохранники». В процессе этого изобретенного властью истребления были зарезаны многие из колымского этапа, то есть те, с кем я работал на Колыме и кого знал.

Пришли вести (неведомо какими путями) с Колымы. В Зырянке бандит Гогошвили отрубил голову Виктору Котику — «Коту», моему земляку, был зарезан «вор в законе» Сашка Питерский, он же Александр Лаптухин и еще не один в этот период внутрилагерного истребления.

Помню в 1950 году меня за неимением подходящего медицинского работника (врача) назначили начальником санчасти нового ОЛПа №11; этот лагерь спешно построили на возвышенности между комендантским центральным в Певеке и лагерем рудника Валькумей. ОЛП №11 имел до восьми тысяч заключенных. А в навигацию этапы все прибывали. Новый этап временно разместили на огороженном колючей проволокой пространстве недалеко от ОЛП №11. Но прибывшие не были «пригнуты», не были «ссученными». Они наотрез отказались выходить за пределы своей временной зоны. Спали на земле, принимали воду и еду, а когда какой-то дурак направил к ним уголовников-самоохранников, снабдив одного из них пистолетом, произошла схватка. Самоохранников немножко порезали самодельными ножами (из обручей бочек для воды), а один из этих «самоохранных» урок применил пистолет и тяжело ранил одного из этого этапа. После всего этого зверского и глупого начинания «пригнуть» вновь прибывших «честняг» оцепление, состоящее из конвойных бойцов, хлестнуло по заключенным очередью из ручного пулемета. Я получил приказ оказать помощь раненым и эвакуировать убитых. При всем этом беззаконии и произволе присутствовал оперуполномоченный райотдела МВД Дальстроя Бузанов. Я спросил его, стоило ли так далеко везти этих заключенных, чтобы здесь и их убивать, их можно было бы убить не перевозя так далеко, без лишних затрат. НО их везли на Чукотку, чтобы они здесь работали, а не умирали от поножовщины и конфликтов с такими же урками. Бузанов мне ответил, что у Ленина есть высказывание, что преступный мир сам себя уничтожит. На это я ответил, что изучал труды Ленина, но такого высказывания не встречал. Меня даже не удивила эта ссылка на высказывание Ленина. Я уже давно понял, что люди, совершая даже подлость, всегда стараются обосновать справедливость содеянного, придумывая оправдание своим поступкам, так сказать, теоретически доказать правоту злодеяния.

Люди не отдавали убитых и раненых. Я в белом халате и мой санитар вошли в зону. Мой санитар мне шепчет, что его, вора, который уже не «честный», могут убить. Меня всегда смешило выражение «честный вор», но я ведь числился в рядах «врагов народа», а они — «друзья народа», и мне трудно было судить, кто из нас самый честный Я успокоил санитара, сказав, что странно — ведь вор, забыл неписанный воровской закон: «не смей обижать спасающих тебе жизнь». Ты же в белом халате», — добавил я. С большим трудом мне удалось уговорить вожаков этого этапа отдать трупы убитых и раненых, которым мы сделали перевязки. Я дал им честное слово, что доставлю раненых в больницу и что их дорогой не дорежут. Еще до того, как я с санитаром вошли в зону, я увидел нескольких парней из «моего» колымского этапа, приехавших с приисков «пригибать» или резать вновь прибывших. Администрация (по чьему указанию?) их даже отпустила с приисков на «прием» этапа. Я пристыдил их, обнаружив у них ножи, и строго велел им исчезнуть, сказав, что медицина им не простит резню и предаст их медицинскому проклятию. Раненых и убитых погрузили в кузова двух автомашин. Опер Бузанов спросил меня, как мне удалось уговорить вожаков, я ответил, что дорогой ценой. «Какой?» — удивился Бузанов. «Я дал им честное слово, что раненых не убьют», — ответил я и добавил — «Я буду ночевать в лагерной больнице». «Хорошо», — сказал опер.