Так совершается подвиг - [29]

Командир звена… Как только Казаков подумал о Собинове, глаза его еще больше потеплели. Много вылетов сделал он с Собиновым с тех пор, как пришел в эскадрилью. Его старательность, рвение к службе были замечены. Совсем недавно за отличную радиосвязь с аэродромом во время одного из боевых вылетов командир эскадрильи объявил ему благодарность. Казаков чувствовал, что стал равноправным членом дружной боевой семьи летчиков, и не мог в душе не гордиться этим.

Произошло это, конечно, не сразу. Казаков помнил, как Собинов несколько раз вывозил его стрелять по конусу, как придирчиво проверял его знания штурман Козленко. Тогда это казалось ему обидным, хотя он и понимал, что за то время, которое ему пришлось проваляться в госпитале, он в какой-то степени утратил былую сноровку, навыки.

Однажды перед вылетом старший лейтенант, как всегда спокойный, немногословный, подходя к кабине, посмотрел на него как-то по-особенному и сказал:

— Вот, брат, слетаем мы с тобой еще разиков эдак с десяток и баста. Конец войне… Что делать-то будешь?

…Со штурманом Козленко у Егора завязалась дружба на почве обоюдной любви к литературе. Козленко возил всюду за собой целый чемодан книг, «своих» избранных, как он говорил, произведений. Нередко у них завязывался длительный, страстный спор, и Козленко, горячий, вспыльчивый, но недостаточно аргументировавший свои доводы, почти всегда кончал тем, что, раскричавшись, переходил на официальный тон и начинал именовать Казакова «товарищем старшим сержантом». В таких случаях Егор умолкал, а штурман, быстро остывая, шел на попятную, пожимал плечами, осторожно выражал сомнение:

— А может, ты и прав. Но это еще надо проверить.

…Шахматная партия была уже, как говорится, в эндшпиле, и Собинов, прижав короля с двумя легкими фигурами в угол, объявил Казакову шах, заранее предвкушая победу. Однако доиграть партию так и не пришлось. Шипя и брызгая огнем, над аэродромом взлетела сигнальная ракета. Все вскочили на ноги и бросились к своим машинам. Собинов, на ходу надевая парашют, сожалеюще оглянулся и все-таки успел бросить технику:

— Возьми доску к себе в дежурную. Прилетим — доиграем. Осторожно только, фигуры не сдвинь!

Взревели моторы. Ветер от бешено вращающихся винтов гнал в лицо Казакову, по пояс высунувшемуся в верхний люк, чтобы проследить за взлетом, густую, упругую струю воздуха, неистово трепал выбившуюся из-под шлема прядку волос. На старте суетливо бегали люди, махали флажками. Один за другим бомбардировщики брали разбег и тяжело, словно нехотя отрываясь от земли, взмывали в воздух, покачивая крыльями, ложились на круг, строились в боевой порядок.

4

Это случилось, когда эскадрилья, выполнив задание, сомкнутым строем шла на свой аэродром.

Казаков стоял на коленях и, работая на радиостанции, одновременно поглядывал в овальные окна своей просторной кабины. По бокам ведущего, чуть сзади, шли «петляковы». Они словно качались на волнах, то плавно взмывая вверх, то проваливаясь. Ниже неслись широколобые «лавочкины» и тонконосые «Яковлевы». Они уходили вперед, возвращались, почти отвесно устремлялись ввысь, расходились веером, стремительно повторяя маневр за маневром, оберегая эскадрилью от внезапного нападения.

Казаков услышал в шлемофоне довольный голос Собинова:

— Ишь, как разыгрались!

— Да-a, это тебе не сорок первый, когда приходилось летать без прикрытия, — тотчас же отозвался Козленко.

Шли уже над своей территорией, и Собинов с наслаждением подумал о том, что скоро можно будет сбросить с себя парашют, комбинезон, шлем, умыться холодной водой и прилечь где-нибудь на молодой травке, вытянуть ноги, подложить руки под голову…

Об отдыхе думали и штурман, и радист. Вылет был трудный. Над объектом противник поставил плотную завесу зенитного огня, эскадрилья трижды заходила на объект и бомбила с пикирования, снижаясь до шестисот метров. И хотя все обошлось благополучно, нервное напряжение давало себя знать.

Старший лейтенант Собинов сдвинул на лоб очки, тщательно протер платком глаза, безуспешно пытаясь избавиться от ощущения, что они запорошены пылью, — верного признака усталости, — спросил у Казакова:

— Что в воздухе?

— Истребители, кажется, собираются уходить, товарищ командир!

Собинов повернул голову к штурману:

— А сколько осталось до аэродрома?

Козленко оторвался от карты, подмигнув, ответил:

— Пятьдесят! Близко уже!

Покачав на прощанье крыльями, истребители отвалили в сторону и вскоре растаяли в голубой дали.

Собинов, видя, что немного отстает, подвинул на себя рычажок газа, увеличил обороты.

Заработала радиостанция командира эскадрильи. В наушниках знакомый писк морзянки легко и привычно укладывался в слова приказа:

— Сомкнуть строй, смотреть за воздухом в оба!

Казаков передал приказ Собинову и чаще завертел головой, посматривая в бортовые окна кабины.

— С хвоста, слева, четыре «фоккера»! — вдруг закричал он и, торопливо перебросив верхний пулемет на левый борт, поднял очки. Самолеты эскадрильи, заметив врага, стали теснее смыкать строй, готовясь к самообороне.

«Эх, не вовремя ушли истребители!» — тоскливо подумал Казаков и дал короткую очередь, проверяя исправность пулемета. Он впился глазами в черные силуэты вражеских машин, плавно перемещая за ними ствол пулемета, и, наконец, когда ведущий «фокке-вульф» оказался на дистанции действительного огня, закусив губы, нажал на гашетку. Фашист приближался. Вот сейчас он развернется и ударит сразу из всех пушек и пулеметов. Казаков весь сжался и впился взглядом в ведущий самолет.