Так они жили - [4]
— Это еще что за нежности заморские! Выпороть ее хорошенько, — закричал отец.
Он сам растерялся. Драться он не любил, хотя в те времена удержаться от этого было трудно. Но крик Жени его больше раздражил, чем тронул.
Ольга Петровна, желая поскорее положить конец этой тяжелой сцене, проговорила:
— Подсадите меня… Я не могу.
Антип и отец поспешно подсадили барыню в карету, дверцы захлопнулись, и кучер ударил по лошадям, так что Антип еле успел вскочить на запятки. Женя тем временем пришла в себя и молча уселась в уголок коляски, с трудом переводя дыхание.
— И чего сомлела? Испугалась, дитятко? — ласково уговаривала ее нянька.
Немка не вмешивалась. Ей достаточно было хлопот с меньшими, а до старшей «фрейлейн» ей, по уговору, не было дела.
— Нечего их, подлецов, жалеть. У других-то господ им бы три шкуры за это спустили, а твой папенька добер. Вот сорвал зло, а больше пальцем не тронет.
Добрый! Добрый — после того, как сломал палку о лицо человека? И такую страшную палку? Женя вспомнила, как она любовалась резьбой на каждом колене палки. Ведь это резьба так врезалась… Кровь потекла. Боже, какой ужас!
Девочка не могла справиться с нахлынувшими на нее мыслями. Гриша и Надя продолжали смеяться. В монастыре бегали по саду и ужинали как ни в чем не бывало, а она сидела точно убитая, так что мать шепнула няньке, чтобы та увела ее поскорее спать.
— Там и покорми… Ну, прощай, детка, успокойся. Мало ли что бывает… Дети родителей не судят. Папа вспыльчив, но он добрый.
Женя молчала, но с этого дня началось отдаление ее от отца. Она не могла на него смотреть без нервного страха и всячески избегала попадаться ему на глаза.
Это сердило Сергея Григорьевича, и он все строже и строже начал относиться к своей строптивой дочке.
Глава III
У бабушки
У бабушки были как раз к обеду. Она жила по-деревенски и обедала в час дня. Вообще и в городе считалось необыкновенно поздним часом обед после двух часов. И про такие дома выражались, что там «все по-модному!»
Бабушка, маленькая, кругленькая старушка, радостно встретила детей, но уже по первым ласкам было заметно, что Гриша ее любимец.
— Ну, здравствуйте, здравствуйте, ребятишки… Что, Надюша, глаза не промыла? Опять с такими же черными приехала?.. А это наша «агличаночка»? Покажись-ка, покажись… Ишь, как вытянулась! Ну, поцелуемся по-нашему, не по-заморскому. А Гришук мой… Где ты тут, разбойник? Ну, иди… Иди сюда… Ужо я тебя! Батюшки! Еще больше стал на моего покойничка походить!.. Вылитый дедушка!.. Ах ты мое сокровище!.. Голубенок мой!
А сокровище, которому надоело уже стоять на месте жертвой бабушкиных нежностей, порывался было бежать.
— Куда ты? Куда?.. Постой… Сейчас обед!
— Я, бабушка, только в сад… Поглядеть малину… Не осыпалась ли вся… Осталось ли хоть немножко…
— Сколько хочешь есть… Ведь у меня нарочно и поздние сорта посажены… Ну! Его уж и след простыл! Настоящий огонь, огонь, да и только!
Гришу к обеду пришлось искать по саду целые полчаса, и из-за этого задержали подачу обеда, но бабушка только ласково погрозила ему пальцем и на окрик отца: «Ты что же это, повеса, себя ждать заставляешь?» — старушка миролюбиво прибавила:
— Ну уж на первый день прощается!
Нечего и говорить, что девочкам такое своеволие не сошло бы даром.
Из этого первого знакомства Женя вывела заключение, что бабушка — добрая баловница, совсем такая, как описывают в сказках. Но уже скоро она убедилась, что Александра Николаевна хотя была и добрая по существу, но детей баловать не любила. Напротив, она была очень требовательна к Наде, а особенно к ней, Жене, как к старшей, и только одному Грише прощалось и позволялось все.
— Ты, матушка, девочка, тебе следует вести себя благопристойно, как подобает барышне! — толковала она внучке при малейшем проступке.
Конечно, Женю возмущала такая несправедливость, и она не раз со свойственной ей прямотой высказывала бабушке, что та к Грише пристрастна.
— Скажите, указчица какая! Значит, Гриша больше заслужил, если я его больше ласкаю! А тебе до этого дела нет, мала еще рассуждать-то!
Вообще Женя заметила уже через несколько дней, что она бабушке не особенно нравится, и, оскорбленная в своем самолюбии, стала от нее удаляться и держаться в стороне.
Александру Николаевну это сердило.
— Холодная она у вас, неласковая… — говорила старушка с неудовольствием сыну и невестке.
— Девочка очень застенчива… — вздумала было заступиться мать.
— Ну уж этого я не замечаю! Напротив… слишком смела в другой раз!
— Но шалит она мало…
— Я шалостей не боюсь, нашалит ребенок — я прощу, а вот уж строптивости или дерзости не потерплю!
Впрочем, дети мало были со взрослыми, а больше проводили время в саду.
Дом у бабушки, как и сад, поражал Женю своими размерами. Блуждая по длинным коридорам и разным закоулкам дома, девочка иногда воображала себя в каком-нибудь аббатстве, описания которых читала в детских английских книжках. Только в этом аббатстве было слишком много людей и мало таинственности. У бабушки «дворня» — так звали тогда штат прислуги — состояла из ста с лишком человек. Одних горничных было больше двадцати; бабушка гордилась, что таких вышивок и кружев, как у нее приготовлялись, не было во всем уезде.
