Так они жили - [14]
На этот неотразимый довод Женя ответить не умела.
Много страшных рассказов наслушалась девочка от своей приятельницы. Она старалась оспаривать то, что ей казалось пустым суеверием, но Аскитрея говорила с таким убеждением, она так горячо верила в свои слова, что Женя сама чувствовала: все ее убеждения не могут расшатать этой глубокой веры.
А расстроенные нервы делали свое. Через неделю, когда Жене было разрешено спуститься вниз, она вошла в жизнь семьи озлобленной, пугливой и еще более скрытной, с затаенным чувством обиды на всех и на все.
Бабушке сделалось немножко совестно, когда она увидела бледное личико, похудевшее и со впалыми глазами, причем коротко остриженные волосы делали его еще худее и придавали еще более болезненный вид.
Но показать чувство сожаления за слишком строгое наказание было бы, по тогдашнему убеждению, непедагогично. Родители и старшие не могут ошибаться, — это было основное правило воспитания.
Но все-таки и бабушка, и родители Жени, только что вернувшиеся из двухнедельной поездки к родным, все старались обращаться с ней ласковее и очень удивлялись, что девочка не радовалась этому и не шла навстречу этим ласкам с открытым сердцем.
— Нет, как хочешь, волчонком смотрит ваша Женя, — говорила бабушка. — Нет в ней детской простоты, ласковости. Много в ней этой гордости, упрямства.
— Надо гувернантку взять построже, — говорил отец. — Теперь мне больше с полком шляться не придется. Устроимся на месте, съезжу в Петербург и привезу.
— Нелегкое это дело, — возражала Александра Николаевна, — надо Аглаю попросить съездить, ее не проведешь.
Ольга Петровна тихонько вздохнула. Она недавно получила из Англии письмо от сестры, которая удивлялась, что Женя ей пишет только официальные поздравления. Тетка и не подозревала, что все письма племянницы прочитывались и иначе ей писать не позволялось. Много писала она и о том, какой исключительный характер у девочки.
И, странно, она хвалила именно то, за что Женю здесь порицали. Бедная, больная мать совсем не знала, что делать, кому верить.
Робкая по натуре, измученная болезнью, она подчинялась во всем авторитету мужа и его матери, хотя в душе была гораздо более согласна с сестрой.
Гриша и Надя тоже были недовольны Женей. Она отказывалась от их шумных игр, не принимала участия в их проделках, и Гриша решил, что она важничает и зазнается.
— Надо проучить вашу «маркграфиню», — говорил он Наде, совершенно подчинявшейся его влиянию. — Уж очень она важничает, точно в самом деле большая: того не хочу да этого. Отдую я ее когда-нибудь или подведу. Уж так подведу!..
Мальчик был далеко не злой от природы, но у бабушки совершенно избаловался, так что иногда был прямо невыносим.
Особенно доставалось от него маленьким мальчикам и девочкам из дворни, которых отдали ему совершенно во власть.
Он их муштровал «по-военному», как с гордостью заявлял сам. И повторяя с ними разные учения и маневры, на которые насмотрелся в полку у отца, он также не скупился на ругань и зуботычины, как самый свирепый фельдфебель [10] того времени.
Женя этим возмущалась, ссорилась с братом, жаловалась отцу, но Гриша всегда умел вывернуться или принимал последнюю меру: шел жаловаться бабушке и, конечно, оставался прав.
— Что, взяла? Что, взяла? — дразнил он сестру. — Доносчица, фискалка, нечего нос-то воротить, маркграфиня китайская! Фискалка так фискалка и есть… Да подожди, я тебя проучу!.. Будешь ты у меня ябедничать.
Лучшим приятелем Гриши был крестник экономки, казачок Миша, и ее любимица Глаша.
Вся обязанность казачка заключалась в том, что он торчал у дверей залы в казакинчике [11] с красными нашивками, для того чтобы было кого послать за лакеем или горничной да подать огня в трубку Сергея Григорьевича.
Отсутствие всякого дела, постоянные окрики господ, толчки и дранье за уши старшей прислуги создавали вообще отвратительную атмосферу для этих маленьких рабов и портили их нравственно, а Миша к тому же был сиротой и держался только милостями экономки, которая взамен своего заступничества требовала постоянных доносов и на господ, разговоры которых казачку всегда легко было подслушать, и на прислугу.
Мария Анемподистовна успела создать себе штат доносчиков из Миши, Глаши и еще нескольких низших служащих дворни и с помощью их всегда знала, где что делается, и умела передать это полезным для себя образом.
Александра Николаевна ей очень доверяла и ценила ее верность, в которой Мария Анемподистовна умела ее убедить, хотя и не особенно любила угрюмую старуху, вечно всем недовольную.
Вот с этими-то услужниками экономки и подружился Гриша. Они ему льстили, потакали в разных шалостях, находили птичьи гнезда для разорения, притаскивали маленьких слепых щенят и котят и учили всяким злым проказам.
— Ты его научи что-нибудь такое сделать, за что бы ему досталось, — учила Мишу Глаша, — тогда уж он в наших руках. Будет бояться, чтобы мы не пересказали…
— Учи еще… Без тебя, поди, этой музыки не знаем, — возражал Миша, а Гриша и не подозревал, в каких руках находится.
Миша и Глаша натравливали Гришу на тех ребят, которые им чем-нибудь не угодили, и мальчик подчинялся им, сам того не замечая.
