Так это было - [25]

— Лютует немец, — вымолвил он, все так же уткнувшись в землю. — А оно и Сталин-то инший теперича.

Старик уперся на палку обеими руками и пристально посмотрел на меня:

— Ты вот што, братка: иди к хлопцам, — закончил он наставительно.

— А где они?

— Не ведаю, братка… Што не ведаю, то не ведаю. Да ты их встретишь вскорости.

Я попрощался с дедом и двинулся дальше.

Хлопцев я встретил в Козловичах.

Утомившись во время перехода, я прилег на околице, в тени под деревом. Разбудил меня конский топот и скрип телеги. Поравнявшись со мною, подвода с двумя седоками остановилась. Тот, что сидел справа, передал вожжи соседу, спрыгнул с телеги и подошел ко мне.

— Ты куда идешь? — спросил он строго. В голосе его послышался начальственный тон и угроза.

С минуту я рассматривал его давно не бритое лицо с надвинутой на лоб серой потрепанной кепкой. Потом сказал, поднимаясь:

— Я, кажется, уже пришел.

Незнакомец обернулся к своему напарнику:

— Как думаешь?.. Он?

— Он и есть, — подтвердил тот. — Дед вчера так и сказывал. Видишь синюю заплатку на штанине?.. И лапти…

Я уселся на телегу, и мы поехали.

У хлопцев

«Свяжи их преступлением, и они будут верны тебе…»

Достоевский, «Бесы».

Дорога петляла между высокими стенами лесного массива, обходя иногда лесные завалы.

Огромные сосны, достигающие тридцатиметровой высоты, обязаны своей прямизной стремлением к свету. В своем росте, стараясь перегнать друг друга, они невольно поддерживают своих соседей. Если человек или молния в лесной чаще повалят одно дерево — тотчас у вокруг стоящих собратьев нарушается равновесие. В бурю в таком месте образуется завал и вершины деревьев склоняются друг к другу, образуя огромный шатер.

Трясясь в телеге, я с любопытством смотрел на необычное сооружение природы и не заметил, когда подвода свернула в сторону. Уставший конь медленно тащил телегу по узкой просеке, напоминавшей мне сцену из «Дубровского». Казалось, сейчас я увижу укрепления разбойников. Но ничего подобного не было видно. Мы миновали три поста. Каждый раз часовые внезапно показывались из-за деревьев и сопровождавшие меня делали какие-то таинственные знаки, а поравнявшись, произносили еле слышно пароль.

На расширенной просеке подвода остановилась. Один из сопровождавших остался у телеги, а мы с бородатым двинулись дальше пешком, пока между деревьями не показалась небольшая прогалина и не почувствовался запах дыма.

Мы вышли на поляну. Мой спутник прошел в шалаш, стоявший отдельно от других, выстроившихся в ряд. Вскоре он вышел оттуда и позвал меня. Я спустился по широким ступенькам вниз. Почти у самого входа справа за столом сидел военный лет тридцати пяти. На нем была еще новая гимнастерка с портупеей. Русые, слегка рыжеватые волосы были зачесаны назад. Глаза с прозеленью осматривали меня с любопытством. На столе, справа от него, лежала фуражка комсостава; прямо перед ним — ученическая тетрадь, раскрытая на чистой странице. Разминая скрещенные пальцы, он задал мне несколько вопросов, записал мое имя и фамилию, определил меня в четвертый взвод и приказал приведшему меня выдать мне винтовку раненного Трофимчука.

Так я стал партизаном.

Для меня началась новая полоса жизни, овеянная романтикой. Но последняя кружила нам головы, главным образом, потому, что реальность нам представлялась в виде айсберга, большая часть которого скрыта под водой.

«Подводная» часть лесной жизни мне открывалась постепенно. Пока что, как новичок, сравнительно недавно попавший в плен, я пользовался всеобщим вниманием. Меня забрасывали вопросами о событиях на фронте, о лагере военнопленных. Я подробно рассказывал, особенно за обедом и ужином, о советских самолетах, которые немцы называли «черная смерть» и которые налетали на брянский аэродром. Не скупился рассказывать я и о зверствах полицаев и немцев. Даже комиссар отряда, услышав мое повествование, похвалил меня:

— Хорошо говоришь, парень!.. Так и действуй… А то люди приуныли…

Наш отряд насчитывал около полутораста человек. Ядро состояло из районного начальства, милиции и органов НКВД, не успевших эвакуироваться. За ними следовали бойцы и командиры воинских частей, выходивших из окружения, и бывшие пленные (Последних уже здесь встречали с недоверием и подозрительностью).

Примерно треть отряда составляли евреи из ближних местечек и из Минска. Среди них было несколько женщин. Женщины занимались, главным образом, кухней, стиркой белья и починкой одежды.

Евреи особенно интересовались жизнью в тылу. Мой сосед по шалашу по фамилии Нозик старался узнать все подробности о житье-бытье «там».

Интерес к моей персоне упал, когда вернулись делегаты из Рудобелки. Оказалось, что в день моего прибытия в отряд их послали туда на конференцию, которую проводил прилетевший недавно посланец Москвы.

Делегаты рассказывали о событиях на фронте, повторяя то же самое, что сказал и я. Новое сообщил комиссар отряда, получивший секретный пакет. Он сказал, что партия признала свои ошибки и все будет иначе, как только выиграем войну. Не совсем ясно он намекнул даже на роспуск колхозов. Последнее сообщение вызвало овацию. Сквозь шум можно было расслышать приветствие «отцу народов».