Так это было - [88]

В 19 часов Губарев и Сидоров могли уже закончить патрулирование. Но Губарев все же спросил английского капрала: «Когда уедем в лагерь?» И тот ответил: «Через час. Если хотите, отдыхайте».

Англичане сели пить кофе, а советские солдаты решили и этот оставшийся час провести на дороге.

Уже темнело, и нужно было очень внимательно патрулировать.

Что было дальше, рассказывает Василий Губарев.

— В пятистах метрах от дороги из леса, крадучись, вышли три немца. Мы их заметили и пошли за ними. Немцы нас вначале не видели. Мы пустились за ними. Не доходя метров 200, крикнули: «Остановитесь». Но неизвестные не остановились. Тогда я дал предупредительный выстрел. Один остановился, а двое других продолжали идти вперед. Мы оба резко крикнули: «хальт», взяли автоматы наизготовку и заставили остановиться всех троих. Вышли к ним на дорогу и спросили: «Солдаты?» Один ответил: «Да». На наш вопрос, есть ли документы, один из задержанных ответил: «Есть».

Задержанные были одеты в офицерские плащи, обуты в сапоги, а на одном из немцев были гражданские ботинки и шляпа. Левый глаз его был закрыт черной повязкой. В руке он держал палку. В его воинском билете значилось: фельдфебель Генрих Хитцингер. Фальшивомонетчик Отто Скорцени еще в Берлине выправил этот документ для шефа.

Мы повели задержанных в деревню и сдали английским солдатам. Трое немцев доказывали англичанам, что они идут из госпиталя и что у одного болит нога и глаз.

Английские патрули хотели отпустить задержанных, но мы настояли на том, чтобы не отпускать их, а отвести в лагерь. Я и Сидоров вместе с двумя английскими солдатами поехали сопровождать задержанных, а четверо англичан из патруля остались в деревне. В лагере нас встретил английский офицер-переводчик, принял от нас арестованных и отправил их на гауптвахту. Мы, конечно, не знали, кого мы задержали, и узнали об этом через несколько дней от переводчика.

Трое задержанных были доставлены в лагерь 619. Задержанных обыскали, отобрали часы, компасы и карты.

Два дня никто их не беспокоил и на допросы не вызывал. Наконец 24 мая один из немцев, глаз которого был закрыт черной повязкой, сообщил дежурному офицеру лагеря:

— Я Генрих Гиммлер!

Тот посмотрел на него удивленно и сказал:

— Вы сумасшедший, а не Гиммлер.

Но Гиммлер продолжал убеждать, что он и есть тот самый рейхсминистр, руководитель войск СС, командовавший группой армий «Висла», что он после неудачных переговоров с графом Бернадоттом и отказа союзников иметь с ним дело понял, что ему в бункер возвращаться нельзя, так как он в «черных списках предателей», а поэтому решительно направился во Фленсбург, к Деницу, рассчитывая на старые связи и на его «милость». Но того явно не устраивала в новом правительстве фигура известного всему миру палача, и он постепенно отстранил Гиммлера. Последняя надежда лопнула. Именно после этого военный преступник, переодевшись в штатское платье, завязав себе один глаз, отправился в сопровождении двух своих адъютантов бродить по Северной Германии. Он останавливался в населенных пунктах, в «душевной беседе» сообщал немцам, что им грозит смерть от наступающих большевиков, и продолжал свой путь дальше.

Так он гулял две недели.

Гиммлер настаивает, чтобы его отвезли к английскому майору службы государственной безопасности. И его наконец везут.

У этого майора была так называемая «розыскная карточка» на Гиммлера, в которой значились все биографические данные, описание примет и даже номера партийных и эсэсовских билетов. С поразительной точностью все данные сошлись.

Теперь уже не было никакого сомнения в том, что один из трех немцев был Генрих Гиммлер. На допросе у полковника английской службы Гиммлер отравился, раздавив зубами ампулу цианистого калия, спрятанную за щекой.

В его одежде были найдены еще три ампулы яда.

— Когда я, — рассказывает В. И. Горбушин, — в сопровождении английских офицеров вошел в помещение, на первом этаже на полу лежал труп Гиммлера. Он похож на все свои портреты.

Всех арестованных главных военных преступников перевезли в Нюрнберг и там судили.

Так закончили свою преступную жизнь люди, пытавшиеся поставить на колени чуть ли не весь мир.

Спустя четверть века

Снова в Берлине. — Цветы на Кенигсплатц. — Тракторы на Зееловских высотах. — Хозяева земли. — В Потсдаме. — Там, где подписывали акт капитуляции. — Шествие к памятнику в Трептов-парке. — Комдив Шишков на электростанции Клинкенберг. — Жители Узедома клянутся… — Обнажив голову, вспоминаю

Весной 1970 года группа бывших военных корреспондентов была приглашена в Германскую Демократическую Республику в связи с 25-летием победы над фашизмом. В этой группе был и я. Мне довелось быть в Берлине сравнительно незадолго до этого. Но поездка с бывшими военными корреспондентами обогащала многие впечатления воспоминаниями о минувшем. Двадцать пять лет — много для человеческой жизни и мало для истории. Но когда видишь Германскую Демократическую Республику, понимаешь, что четверть века и для ее истории большой срок. Все здесь новое.

За три года до этого я посетил Западный Берлин, побывал на Кенигсплатц. Площадь превратилась в зеленую лужайку, на которой растут нежные цветы, а Шпрее, у моста Мольтке кипевшая от пуль, течет спокойно и кажется теперь не такой уж широкой. По ней плывет лодочка, на берегу приютился небольшой домик, садик с цветами, а неподалеку сидит терпеливый рыболов. Мир и благодать, словно бы и не было ни войны, ни фашизма.