Так было. Бертильон 166 - [24]

— Первейший долг умного человека — быть твердым в своих убеждениях или, во всяком случае, стараться быть твердым.

Официант принес мартини. Кристина пригубила.

— Этот слабее, чем тот.

— Точно такой же, сухой.

— Сухой, но не такой, этот слаще.

— По второму разу все кажется слаще.

А солнце ползет все выше, словно всасывая в свое раскаленное добела нутро выжженную мостовую, красноватые и охряные фасады домов на Ведадо.

Они выходят, и густой, горячий воздух бьет в лицо и тяжело наваливается на них; но вот машина трогается, и становится прохладнее.

— Куда мы? — спрашивает Даскаль.

— Не знаю, — говорит Кристина. Усаживается поглубже и, сразу потеряв все свое великолепие и уверенность, превращается в робеющего подростка.

— Дальше тянуть нечего — сегодня.

— Да, знаю. Ты и так долго ждал.

«Шевроле» мчится по улице Линеа, где есть и старые дома колониальных времен, и излишняя пышность девятнадцатого века, и свойственная республике неопределенность переходного периода, и вульгарная роскошь периода Тучных Коров[34], воплощенная в камне: памятники Менокалю и новые жилые здания, означающие подъем благосостояния служащих и одновременно возможность для разбогатевших политиков надежно поместить капитал. Все здесь есть.

Туннель. Сады Мирамара — убежище в полуденную жару; темная зелень, желтеющая зелень и светлая зелень смягчают удушливый солнечный зной.

Доехав до Третьей улицы, они поворачивают направо, а за Нулевой — налево. Показался дом, наполовину скрытый листвой платана, которая касается оранжевой черепицы, выстилающей навес над воротами. Даскаль сбавляет скорость и заворачивает, собираясь поставить машину в гараж.

— Куда мы? — спрашивает Кристина.

— Сюда. В этот дом.

— Я не могу сюда.

Даскаль притормаживает, подает машину назад и едет дальше по Нулевой.

— Почему? Что с тобой?

— Мне не нравится…

Лишний круг, пока она решается.

— Брось глупости. Ты же не девочка…

Кристина не отвечает. Но упорство ее слабеет, она что-то смущенно шепчет. Предрассудки в ней не так уж сильны, еще немного, и она решится. Так и есть. Даскаль снова подъезжает к дому и ведет машину к гаражу. Въезжает по узенькой аллее во двор и ставит машину рядом с другими.

Комната неприятная. Даскаль запирает дверь и опускает шторы, создавая интимную полутьму. Поворачивает рычажок установки для кондиционирования воздуха до отказа. Потом подходит к Кристине и целует ее в шею. Та мягко высвобождается из его объятий и садится в кресло.

— Прости, я не привыкла…

— Я не нашел ничего другого.

— Но есть же у тебя друзья. В другой раз постарайся найти квартиру.

— В другой раз будет другой раз.

Даскаль бросается на кровать и закуривает сигарету. Глубоко затягивается и с силой выпускает дым. Кристина, стоя перед зеркалом, распускает свою длинную косу.

— До чего приятная страна, — говорит Даскаль. — Как тут легко живется. Можно жить под открытым небом, круглый год ходить нагишом, а питаться фруктами и кокосовым молоком. И все благодаря климату.

— На Ривьере тоже приятно жить, — говорит Кристина.

— Но не так, как здесь. Ни в одной стране нет такого хорошего климата, как у нас.

Кристина улыбается и идет в ванную. Даскаль продолжает:

— Это мы придумали солнце и старый ром, морской ветер и рис с фасолью, синеву моря и коротенькие сигары из табака, выращенного в Вуэльта-Абахо, веер из пальмы гуано, черный кофе, кресло-качалку, тонкую талию у женщин, узконосые двухцветные туфли и рубашку-гуайаберу.

Натянутость проходит. Трещины на потолке и следы карандаша на двери кажутся уже почти привычными.

— Знаешь, что нам надо сделать? — говорит Даскаль.

— Что?

— Отправиться на Варадеро, ходить нагишом и питаться одними крабами.

— Ты заговариваешься.

— А почему бы нам так не поступить?

— Летом самый сезон, и меня все знают. А зимой Алехандро туда часто ездит.

— Хорошо, что есть такие Алехандро, — говорит Даскаль.

Завернувшись в полотенце, Кристина выходит из ванной. Мягкие золотистые волосы закрывают ее плечо. Он глядит на ее полные, длинные, загорелые ноги.

— У нас с Алехандро давно уже ничего не было.

— Как это он выдерживает.

— Мы с Алехандро очень далеки. Брак кладет конец всему.

Даскаль гасит сигарету о пепельницу и, повернувшись к Кристине, гладит ее волосы.

— Какие они у тебя тонкие.

— А если бы ты знал, как их трудно причесывать. Моя парикмахерша вечно жалуется.

Даскаль целует Кристину в щеку.

— Знаешь, Луис, я не привыкла так… Я никогда еще…

— Ладно, ладно, знаю, — шепчет Даскаль.

— Я хочу не только этого, одного этого мне мало.

Даскаль целует ее в плечо и скользит губами дальше, по шее, к уху.

— Нужно и другое… гораздо более важное… чем это.

— Да, да, — говорит он.

Уже стемнело, когда они вышли. Даскаль включил в машине приемник и пошарил по шкале, пока не нашел подходящую музыку. Душ освежил его, и теперь он чувствовал себя легко и бодро, точно все поры открылись окружающему миру. Кристина дремала, откинувшись на спинку сиденья.

«Гавана-а-а-а, прекрасная сирена, уснувшая на морском берегу-у-у», — пел по радио низкий голос.

— Ну, как ты себя чувствуешь?

— Бесстыдник, — сказала Кристина с нежностью и добавила: — Мне очень хорошо. Я точно помолодела. Разом сбросила десять лет.