, нашему высшему свету, несколько примитивному, который еще только шлифует и устанавливает свои традиции, но тем не менее это все же le monde, и его представители, отдавая себе в этом отчет, поступают с полным сознанием своей принадлежности к этому le monde. Некоторые из них отмечены индивидуальностью. Каждый своей — как сорта сыра. Нежные и сочные, точно «камамбер». Роскошные, в серебряной обертке, но с душком, как «рокфор». Рыхлые и с червячком, как «груйер». Круглые, скромные и податливые, как голландский «гуда». Острые, сухие и вышедшие из моды, как «манчего». Кристина — это роскошный «блё д’Овернь», похожий на «рокфор», но не слишком острый. В таком случае остается пожалеть Алехандро Сарриа, чересчур уверенного в своей репутации. Хочется посочувствовать этому человеку — владельцу колоссального ложа на глиняных ногах. Впрочем, нечего его жалеть — ведь даже если он что-то и узнает, ему будет все равно. Этого человека не интересовали прежде заботы его ходившего в альпаргатах отца, а теперь он умудряется сочетать деловую расчетливость с проделками стареющего ветреника. Бедняжка Каетано Сарриа запасался на зиму, словно муравей из басни: скупал сентраль за сентралью — и все для того, чтобы пользовался этот трутень. Шоу сказал, что к брачному союзу потому так стремятся, что при максимуме искушений он представляет неограниченные возможности. Однако к браку этих двоих не имеет отношения ни первое, ни второе: тут лишь привычка, уважение к институту семьи и тому подобное. Этакое гармоничное сочетание знатности и сахарного производства. Кристина принесла в этот союз имя старинного рода из Серро, известное уже на протяжении ста пятидесяти лет, а Алехандро — богатство, дающее блеск и великолепие. Какое ему дело до супруги, если он только что купил себе очередную красивую игрушку: четырехместный «бигкрафт», который обошелся ему в семьдесят пять тысяч долларов; на нем он облетает свои владения, словно пчела, собирающая мед. Какое ему дело до собственного сына, нерешительного и безвольного, если он только что обставил загородный дом для самой красивой хористки из «Тропиканы», а самому ему в его сорок один год не стыдно сфотографироваться рядом с чемпионом по американскому гольфу и президентшей Лиги по борьбе с лигами. Но Кристина — совсем другое дело. Обладать ею, разрушать ее — значит разрушать позолоченный образ ее мирка и утолять невыносимое желание, ибо только в постели она передаст мне свою респектабельность, а сама сойдет со своего пьедестала, потому что в страсти она ничем не отличается от любой горничной; и с каждой встречей она будет все больше забывать о своем возрасте, а страсть — все меньше тяготить ее. Потому что прежде всего она смешная старая женщина, Старуха, воображающая себя просвещенной, а на самом деле просто ищет мужчину, который бы зависел от нее и освободил бы ее от многолетней праздности.
— Я тебя спрашиваю, — говорит Кристина.
— Что?
— Я спрашиваю, как тебе поправился тот вечер у нас?
— Не знаю, такой же, как и все вечера в вашем доме. Все одинаковые.
— Нет, не все. Бывают блестящие, а бывают скучные, иногда могут быть изысканные или унылые, разные бывают.
— Все они одинаковые. Просто почти всегда приятно отвлечься и ни о чем не думать, — сказал Даскаль.
— Аугустину было нехорошо.
— Он неврастеник.
— Обожаю неврастеников, они прелесть.
— Это болезнь нашего времени.
— Так элегантно иметь расстроенные нервы. Все нормальное скучно. Знаешь Бласкесов? Они нормальные и ужасно скучные. Муж у нее под каблуком.
Даскаль допил свой мартини и заказал официанту еще два. Бар «Президент» совсем опустел.
— Ничего странного, на Кубе всегда верховодит женщина, — сказала Кристина.
— Великий американский матриархат.
— Можно подумать, что инициатива у мужчины: поглядеть, как он раздевает взглядом женщин, ни одной не пропустит, но стоит женщине согласиться, как он бросается домой, под крылышко к законной жене.
— Если бы это была ты, я бы за них не поручился.
— Да и женщина тоже: держится вызывающе, носит облегающие платья, а случай представится, и она согласна лишь поиграть; когда же оказывается, что надо идти до конца, она бежит прочь, как от дьявола.
Десять минут пятого. Хозяин бара предупредителен: из спрятанной где-то радиолы несется приторно-слащавый блюз.
— Я бы на твоем месте не говорил так уверенно, — настаивает Даскаль.
— А я уверена. Мы, кубинцы, мастера на разговоры, а что касается дела — нам еще учиться и учиться.
— Это что — вызов или просто такая теория?
Кристина засмеялась: верно, так она смеется на воскресном чае в Кантри-клубе.
— Теория. Но абсолютно точная. Женщина не просто украшение, на Кубе от нее зависит очень многое. У нас в алькальды выбирают мужчину за красоту, а президент приходит к власти за счет голосов избирательниц. И в кубинской семье главенствует женщина.
— Это традиция. С тех пор как Исабель де Бобадилья[32] стала одна править страной…
— Это типично кубинское явление, — сказала она.
— А может, американское: вспомни Малинче, Перричолу[33], или европейское: вспомни Ментенон и Дюбарри.
— Вот всегда ты стараешься разрушить мою теорию.
