Так было. Бертильон 166 - [22]

Вспомнилась Маруха. В первый раз у него это было с Марухой. Она помогла ему выйти из узкого мирка семьи, в котором он обитал, как в чреве черепахи. Марухе обязан он своими первыми впечатлениями. Маруха убирала постели, подметала. Ему было тринадцать. Тринадцать лет. Приятельницы советовали матери: «Глаз да глаз за этими девчонками, знаешь, у них одно на уме — подцепить парня из хорошей семьи».

Маруха держалась независимо и с достоинством. Днем она зачесывала волосы назад и заплетала в одну косу, а по вечерам, после купанья, надев платье в крупных голубых цветах, распускала волосы, и они доходили ей до самой талии. У нее была очень белая кожа, а на носу — веснушки. Он смотрел, как она проворно двигалась по дому, и это волновало его.

Маруха встает в его памяти, снова обретает плоть, и снова оживают еще не остывшие сладостные желания.

Однажды под вечер вот такого же дня он застал ее на террасе. Медленно, очень медленно приблизил он руки к ее обнаженным плечам. И когда его кожа прикоснулась к той, другой коже, он, почти обезумев, задрожал. В руках у Марухи был журнал мод, и она перевернула страницу. А его руки пошли вниз, ощущая нежность ее кожи, которой он столько раз касался мысленно. Пальцы тронули впадинки ее подмышек, зарылись в пушок волос и оттуда стремительно бросились к еле угадывавшимся маленьким и твердым грудям и, робко взбираясь, добрались наконец до сосков. Не переставая делать вид, будто она смотрит журнал, Маруха вздрогнула. Кто-то нащупывал ключом замок, а он, испуганный, отскочил и сел в кресло, спрятавшись за газетой, которую успел схватить по дороге. Мимо, к себе в комнату, прошел брат, и он, здороваясь с ним, старался казаться невозмутимым.

Потом были встречи в прачечной, на плоской крыше дома, в комнате прислуги. Маруха всегда боялась, и ему так ничего и не удалось. Как раз тогда мать и сказала: «Придется расстаться с этой девочкой, уж больно она шустрая», и он, сидя за столом, на глазах у всей семьи, почувствовал, как краснеет, но не знал, догадывались ли они, в чем дело.

В тот день, когда она собиралась, он не захотел видеть ее. Он ушел из дому рано утром и не возвращался до самой ночи. В столовой было все семейство: они не вставали из-за стола и разговаривали, катая шарики из хлеба. А он еще долго сидел в темноте, у дверей. Он не хотел никого видеть. Поднявшись к себе в комнату, он лег на постель и все думал и думал о Марухе, пока не заснул.

Вот уже и не так прохладно. Когда входишь в зал, воздух кажется студеным после зноя, которым пышет асфальт в эти послеполуденные часы…

Половина четвертого. Пожалуй, Кристина не отважится разрушить кажущуюся непрочность своего мирка, разбить собственное идеальное представление о себе самой; этот бар, это свидание так банальны, и если она согласилась на это, то лишь потому, что хотела удержать время.

Даскаль видит, как, открыв дверь, она нерешительно останавливается в темноте. Даскаль подходит к ней и, взяв под руку, ощущает ее липкую от пота кожу, чувствует, как между локтем и подмышкой пульсирует напрягшаяся мышца.

— Давно ждешь?

— Ровно тридцать минут.

— Я не из кокетства, просто Алехандро никак не уходил.

(«Всегда одно и то же, все повторяется».) И официанту:

— Два сухих мартини, пожалуйста.

Некоторое время они сидят молча. Оба спешат нарушить неловкость, оба спешат что-то сказать, но звуки замирают, так и не став словами. И вот наконец.

— Ты что-то хотел сказать, — говорит Кристина.

— Нет, нет, говори ты.

— Я хотела спросить, — прежде чем продолжать, она дотрагивается до мочки уха, — что, Карлос в последнее время переменился?

— Нет… по правде говоря, не думаю… С чего ты взяла?

— Сегодня он сказал мне очень странную вещь. Может, он о чем-то догадывается.

— О чем?

— Карлос всегда был немножко странным.

— Он очень чуткий, очень умный…

— Да, и немного странный. Я сегодня завтракала у себя в комнате, и вдруг он открыл дверь, посмотрел на меня пристально и сказал: «Знаешь, мама, когда время проходит, а человек этого не замечает, он и сам выглядит смешно, и близким причиняет страдания». Примерно так он сказал. И ушел.

Официант приносит два мартини.

— Кристина, ты умная женщина.

— Я думаю, да. Я всегда поступала благоразумно, всегда исходила из здравого смысла и думаю, что это — главное для каждого умного человека. У моего мужа и сына хороший, ухоженный дом. Ты скажешь, у нас достаточно средств, чтобы…

— Нет, я не то имел в виду.

— Да, да, я знаю, Карлос всегда был немного философом.

— Нет, я не о том. Может, не слишком вежливо говорить такое, но ты выглядишь гораздо моложе своих лет.

Помолчав немного, Кристина говорит:

— Давай выпьем за нашу встречу.

— Давай, — говорит Даскаль.

— Ты думаешь, он это имел в виду?

— Возможно.

Разумеется, это faux pas[30]. Вот всегда так — скажешь, а потом готов сквозь землю провалиться. Конечно, она забудет, но тем не менее это верно. Время действует разрушительно, но она ему сопротивляется. Ей за тридцать, она уже теряет ту свежесть, которая есть у двадцатилетней женщины, уже побежали морщинки от уголков глаз, однако тело ее еще сохраняет девичью упругость, а волосы цвета Тицианова золота она собирает в косу и укладывает, точно корону, на самой макушке. Никаким спортом она не занимается, но очень гибка; подниматься и спускаться по лестницам полезно для икр, а открывать и закрывать дверцу машины — для пальцев, они не теряют гибкости. Само собой, массажистка и паровые бани тоже делают свое дело. На условном языке салонов ее бы назвали интересной, но уже вполне зрелой женщиной. Обнаженная, в постели, она, должно быть, хороша. Это мы узнаем. По выражению Флобера, это распутство; сколько ученых слов греческого или латинского происхождения прикрывают распутство! Этот писатель-морж смеялся над ужасом, который испытывала французская буржуазия прошлого века перед всем материальным; материя преходяща, а все проявления пола материальны, следовательно… Наши средние слои не отказались еще от доставшихся им в наследство предрассудков. И никогда не откажутся, потому что в таком случае они бы перестали быть средними слоями и торжественно вступили в ряды интеллигенции, интеллигенции средних слоев, у которой тоже будут свои переходящие по наследству, но совсем иные предрассудки и собственные представления о том, на какие темы прилично разговаривать в обществе, а пока эти самые темы запретны для средних слоев, например адюльтер. Я и сам из мелкой буржуазии, самый ничтожный представитель этой мелкой буржуазии; просто карлик от этой буржуазии, и даже не из городских ее слоев, не из какого-нибудь городишка, а просто с хутора, из самой что ни на есть деревни. Точнее говоря: я ничтожный деревенщина. А Кристина — дама, которая принадлежит к le monde