Так было. Бертильон 166 - [102]

София хотела возразить, но не успела: вошла Ракель, обеими руками прижимая к груди какой-то пакет.

— Значит, ты считаешь, никто о нас не побеспокоился? — сказала она, подходя к Хуану. — Нехорошо огульно чернить всех, папа.

Отец и мать с любопытством смотрели на сверток, который она положила на постель.

— Это мне дала Качита, когда я возвращалась домой. Она сказала, что сегодня мы вряд ли будем готовить. Понимаешь, она думала о нас, когда ходила в лавку. А Качита ведь совсем не богата, если разобраться.

Девушка бережно развернула сверток. На бумаге лежали три бутерброда с ветчиной, три с сыром, столько же булочек и три бутылки пива.

Роландо Синтра уже больше часа бесцельно бродил по улицам. Когда стемнело, направился к улице Корона. Он заранее наметил ее и сейчас шел туда, истомленный тягостным ожиданием.

Долгих шестьдесят минут он попеременно смотрел то на солнце, никак не желавшее убираться за крыши домов, то на свои часы и страстно ненавидел эти последние солнечные лучи. Лучи, которые все еще продолжали светить. Он нетерпеливо жаждал всепоглощающей темноты, но она никак не наступала.

У Роландо, как у ребенка, ожидающего мать, волнение теснило грудь, сжимало сердце, мешая дышать. Его винтовка!

Были минуты, когда им овладевал страх. Рот пересыхал, наполнялся горечью, дрожали ноги, хотелось не идти, а ползти по земле, прошибал холодный пот. Он видел себя лежащим на асфальте, рядом — выпавший из рук кольт, грудь пробита пулями. А вокруг красная гирлянда из крови…

— К черту! Будь что будет! — руганью стряхивал он оцепенение. И с удивлением замечал, что становилось легче. И вдруг как-то неожиданно успокоился.

Ракель. Это от нее шла теплая, мягкая нежность и железная твердость. Ее близость внушала ему уверенность и мужество. Как случилось, что эта хрупкая девушка вдохнула в него такую силу? Он вспомнил свой вопрос: «Хочешь вступить в Движение двадцать шестого?» — и ее уверенный ответ: «Да». Тогда он тоже ощутил прилив новых сил. Рядом с ней он не знал страха. А когда ее не было, он вспоминал о ней, и они вновь были вместе. Сейчас Ракель была рядом. Энергичная и мягкая, стойкая и нежная.

Он с досадой посматривал на уходившее солнце. Застряв на вершинах гор, оно неподвижно следило за ним пристальным огненным оком. Может быть, солнце так и останется там, над горами? Нет. Оно должно уйти. Ночь столкнет его за хребет, придет темнота.

Он вспомнил о Хуане и Софии. Бедные старики!

Обыск, должно быть, здорово их напугал. Он, правда, не говорил об этом с Ракелью, и она ему ничего не сказала. Они вообще почти никогда не говорили о своих родителях. София знала, что они фиделисты, а Хуан не знал или делал вид, что не знает. Но оба, без всякого сомнения, не догадывались, что именно он, Роландо, вовлек девушку в революционную борьбу. Однако теперь, после обыска, Хуан может догадаться. Что ж, покричит немного на Ракель, и все… Если она позволит. А вдруг отошлет Ракель в Гавану? Когда они виделись, у нее было печальное лицо. Вдруг сегодня же ночью посадит ее на самолет? Нет. Надо еще достать денег на поездку, на это уйдет два-три дня, а потом будет поздно. Они с Ракелью будут уже далеко, в горах. Сражаться против Батисты.

Наконец солнце зашло, но его лучи еще цеплялись за облака, настойчиво устремляясь к Сантьяго. Однако сумерки уже нависали над опустевшими улицами. Все окуталось мутно-серой вуалью. Ночь готовилась к решающему штурму.

Пистолет жег тело. Ожидание истомило Роландо. Ему начинало казаться, что он уже не сможет взять себя в руки. Наверное, пора… Нет, надо подождать еще несколько минут.

Он ускорил шаги. Лицо свело, мускулы невольно напряглись, как у зверя перед прыжком. Какая-то странная сила, не поддающаяся сознанию, двигала им. Ночь упала на город.

Он вышел на «свою» улицу и был в двух кварталах от цели. Там, на противоположной стороне, меж двух мрачных домов поднималась стена пожарной команды. Он в тридцати шагах, у соседнего дома. Теперь видна внутренняя часть гаража. В скудно освещенном, полутемном помещении вырисовывались красные машины с золотистыми колоколами. На машинах, свернувшись, спали змеи-шланги. Он перешел улицу.

Дай бог, чтобы никто не заметил его волнения, чтобы со стороны он казался случайным прохожим. Полицейский сидит на табурете у ворот. Его склоненного лица не видно, только копчик сигары красным огоньком тлеет в темноте. Винтовка лежит на коленях, правая рука на винтовке, рядом с курком. Его винтовка! И наверняка хорошая!

Надо прикинуться простачком. Состроить идиотскую рожу. Но лицо словно окаменело. Наверное, оно сейчас злое, как у собаки. До полицейского два метра. Метр.

Полицейский тревожно встрепенулся. Красный кончик сигары дернулся вверх. Поздно. Роландо уже выхватил пистолет. Указательный палец лег на курок. В руке — вся твердость правоты.

— Не шевелиться! Тихо!

Глаза полицейского широко раскрылись, зубы сжали сигару, винтовка дрогнула. Роландо выстрелил ему прямо в сердце, упершись дулом в грудь. Полицейский покачнулся. Сигара выпала изо рта, скатилась на колени под винтовку. Как медленно тянется время! Роландо услышал крики, топот ног во дворе казармы. Схватив винтовку левой рукой, он побежал, волоча приклад по тротуару. В правой был судорожно зажат кольт. Завернул за угол. Асфальтированная улица шла под уклон, тело само устремилось вперед, ноги едва успевали за ним. Он уже не сознавал, что происходит. Им владела лишь одна мысль: бежать!