Таита (Тайна института) - [48]

Учителя словесности после урока ловят в коридоре.

— Простите нас. Мы часто вас изводили, не готовили уроков, — говорит за всех Мари Веселовская, выступая вперед.

— Благодарю вас, — смущенно, вместо обычного "Бог простит", роняет Осколкин.

Давясь от смеха, воспитанницы несутся обратно в класс.

А в среду вечером идут просить прощения у высшего начальства. Генеральша целует все эти милые, немного сконфуженные личики своих "больших девочек". Она растрогана. Она любит их всех, знает все их недостатки и достоинства. Недаром же на протяжении семи с лишком лет следит она за ростом этих живых цветов, таких юных и нежных. От Maman идут к инспектрисе.

— Бог простит, дети, — вместо всяких ожидаемых воспитанницами нравоучений совсем просто говорит она.

Поднимаются в комнату Скифки.

— Фрейлейн Брунс, простите нас. Мы так виноваты перед вами, — искренне срывается с уст представительницы Мари Веселовской.

Немка растрогана не менее начальницы. Малиновое лицо принимает багровый оттенок. В глазах закипают слезы. Редко, когда так ласково говорят с нею.

Она кивает головой, не будучи в силах произнести ни слова.

Вдруг струя знакомого, нестерпимо сладкого аромата доносится до ее ноздрей, и Маша Лихачева, вместе с ее неизбежным шипром, протискивается вперед. Ее тщательно завитые локоны теперь развились и беспорядочными космами падают на лицо. Всегда кокетливо причесанная к лицу девушка сейчас менее всего думает о своей внешности. Она заметно взволнована, потрясена.

— Фрейлейн Брунс, голубушка, ангел, — говорит она, захлебываясь в своем волнении, — я прошу вас отдельно меня простить. Я так виновата перед вами, бесконечно виновата! Вы помните, я как-то спросила вас, чем кончается знаменитая гоголевская повесть "Тарас Бульба"?

— Да… да… Помню… — ничего не понимая, роняет немка.

— А вы мне еще ответили тогда: "Тем, что Тарас женился на Бульбе".

— Ну так что же? — продолжает теряться Скифка.

— А я еще поправила вас и сказала, что Бульба женился на Тарасе. А это все ложь: никто не женился, ни Бульба на Тарасе, ни Тарас на Бульбе. Тарас Бульба — это одно лицо. Понимаете? Вы русской литературы не можете знать. Вы не здешняя, вы — саксонка. А я смеялась над вами. Простите же вы меня. Я иду нынче на исповедь и прошу вашего прощения.

— Я прощаю… И Бог простит, только не делай завивки, — говорит Августа Христиановна, ласково проводя рукой по всклокоченной головке Маши.

В другой раз выпускные расхохотались бы над этим несвоевременным и несоответствующим ответом, но сейчас, примиренные и успокоенные, выходят они из комнаты немки и под предводительством m-lle Оль направляются в церковь.

Церковь вся тонет в полумраке. Освещены лампадами лишь некоторые образа.

Институтки с молитвенниками в руках опускаются на колени и, покорные, ждут очереди исповеди. На них смотрят строгие и суровые очи угодников, кроткие — Спасителя, благие — Его Божественной Матери. И кажется им, что Неведомый, Таинственный и Прекрасный Бог незримо проходит по рядам девушек и осеняет рукой Своей каждую склоненную над молитвенником головку.

— Каяться надо. Каяться, плакать и земные поклоны до холодного пота отбивать и молиться. Все надо священнику поведать, все без утайки о Тайночке нашей. А то за грех и ересь покарает Господь. Недаром же Он, Благий и Грозный, наказует нас ныне.

Это говорит Капочка Малиновская. В полутьме церкви ярко сверкают ее глаза. На бледном лице вспыхивают яркие пятна румянца. Капочка не зря напоминает подругам о наказании свыше. Как наказание Божие приняли девушки случившееся с ними неприятное событие.

Письмо к почетному опекуну барону Гольдеру было послано с Сергеем Баяном.

Но барона не оказалось дома, он уехал за границу и не обещал вернуться до весны. Сергей Баян оставил письмо институток у лакея и поспешил с этой вестью к сестре.

Выпускные взволновались. Отсутствием почетного опекуна уничтожалась последняя возможность предотвратить назревавшую катастрофу. Присутствие Глаши в институтских стенах делалось с каждым днем все опаснее.

Об этом и думает сейчас Ника. Тревожны ее глаза. Неспокойно лицо. Вдруг чьи-то тонкие руки обвивают ее шею, чьи-то исступленные поцелуи сыплются на щеки, глаза и лоб.

— Ника, Ника, простите меня, помиримся, дорогая! Неужели вы думаете, что я умышленно тогда, на Рождестве, подвела вас? — и бледное взволнованное личико княжны Ратмировой, все залитое слезами, предстает перед Никой.

Вот уже более двух месяцев как, Ника Баян не встречается с княжной, не замечает ее. А между тем княжна ни в чем не виновата. Разве только в том, что «обожает» Нику.

Последней жаль девочку. Ника слишком развита и умна для того, чтобы не понять всей глупости этого пресловутого институтского обожания; оно нелепо и смешно. И об этом она еще раз шепчет тихонько Заре, пожатием руки смягчая свои суровые слова.

— Будем друзьями. Перейдем на «ты». Станем дружить, как Земфира и Алеко? — предлагает она. — Хочешь?

— Хочу! Хочу! — шепчет радостно Заря и, наскоро чмокнув розовую щечку подруги, пробирается к своему отделению сквозь ряды коленопреклоненных институток.

В этот вечер, исповедав выпускных, отец Николай, представительный священник, был несказанно удивлен тем обстоятельством, что ровно тридцать пять девушек покаялись ему в одном и том же грехе: укрывательстве некоей Тайны от начальства. Но кто и что была это за Тайна — добрый отец Николай так и не мог понять.