Таинственный пассажир - [14]

Его появление в числе туристов было неожиданным для них самих и стало известным только на борту парохода, на котором они прибыли в СССР. Корреспонденции Лидснея о пребывании в Советском Союзе регулярно появлялись в одном из крупных американских еженедельников, но все эти корреспонденции были заполнены главным образом описанием маршрутов, подробностями поездок, пейзажей и условий «сервиса». В этих корреспонденциях почти не упоминалось о самом главном: о жизни советских людей, о мирном строительстве во всех уголках страны, о том радушии, с которым всюду принимали гостей из-за океана.

Это было непонятно и даже обидно для многих членов иностранной делегации, особенно для тех, чьи статьи, очерки, заметки были полны описаний встреч с советскими людьми, их высказываний о мире, о дружбе.

Однако руководитель делегации, президент одного из крупных газетных агентств, не считал нужным вступать в какие-либо переговоры и объяснения с Лидснеем. Умный, осторожный человек, совершивший уже не одну поездку в страны Европы, он не без основания предполагал, что журналистская деятельность не является единственной и главной для Гарольда Лидснея и что, пожалуй, с таким, как Лидсней, не стоит связываться, не стоит портить отношений.

Сам Гарольд Лидсней держался независимо, в приятельские отношения со своими соотечественниками не вступал, только наблюдал за ними из-под больших, в золотой оправе, очков. А они отвечали ему официальной учтивостью, за которой прятали отчужденность, а некоторые даже неприязнь. С ним старались меньше сталкиваться и реже разговаривать.

Так было и сегодня. Все члены делегации расположились на пляже вместе, рядом, обменивались впечатлениями, перебрасывались шутливыми репликами. А Лидсней устроился поодаль, в одиночестве, и молча наблюдал за всем, что происходит вокруг.

Обычно молчаливый, угрюмый, с едва уловимым выражением брезгливости на крупном мясистом лице, Лидсней оживлялся и делался разговорчивым только тогда, когда сталкивался с кем-либо из советских граждан. Он задавал множество самых разнообразных и неожиданных вопросов, поясняя обычно, что его, иностранного журналиста, очень интересует жизнь и быт Советской страны. «Он восхищен успехами СССР и стремится, по мере сил, объективно и правдиво описывать все, что видит и слышит». Толстый блокнот журналиста был всегда заполнен цифрами, фактами, фамилиями и значками стенографических записей.

Но не только один Гарольд Лидсней предпочитал сегодня одиночество. Неподалеку от живописной группы иностранцев, в тени деревьев, растянувшись на полотняных шезлонгах, в стороне от шумливых «пляжников» отдыхали выздоравливающие больные из хирургического отделения городской больницы Джим Хепвуд и Прохор Тимофеевич Расторгуев. Блаженно посасывая короткую трубку, старый кочегар дремал, а Джим задумчиво, не отрываясь, смотрел в бескрайнюю голубую даль моря. Иногда на его лицо набегала тень, белесые брови хмурились, на щеках выступали желваки... Очевидно, нерадостные думы волновали выздоравливающего иностранного моряка.

...По пляжу медленно шли двое: чуть сгорбленный мужчина средних лет, плотного телосложения, ничем не примечательной внешности, в просторном парусиновом костюме, широкополой соломенной шляпе и больших темных очках. Рядом с мужчиной, легко ступая босыми ногами по гальке, шла миловидная беловолосая девушка лет 20-22, в шелковом голубом платье.

Оба они выглядели новичками среди бронзовых «ветеранов» черноморского пляжа. Так оно и было на самом деле: только ранним утром приехали и остановились на частной квартире Владимир Петрович Сергиевский и его дочь Татьяна.

На окружающих Сергиевский производил впечатление усталого и чем-то недовольного человека, брюзги и ворчуна. Таня трогательно заботилась об отце, старалась развлекать его и почти не оставляла одного. Так было в поезде, так было и по приезде суда. Вот и сейчас она искала место, где можно было бы укрыть отца от чрезмерных щедрот южного солнца. Увы, таких мест почти не было. Солнечные лучи забирались в самые укромные уголки, и весь пляж был похож на большую обнаженную ладонь.

Осторожно обходя лежавших у моря людей, Сергиевские медленно шли вперед. Внезапно Таня остановилась и показала отцу на шезлонги хирургического отделения. Здесь действительно была тень. Кроны невысоких деревьев, подступивших к самому пляжу, создавали искусственный шатер, задерживали поток неумолимых солнечных лучей.

— Сюда, папа! — Таня взяла под руку отца, и они торопливо пошли к облюбованному месту. Дежурная медицинская сестра любезно разрешила воспользоваться запасным шезлонгом, и через несколько минут Владимир Петрович устраивался отдыхать. Он снял шляпу, вытер вспотевший лоб, однако очков не снял. Таня объяснила сестре, что у отца больные глаза, а здесь, даже в тени, чересчур светло и солнечно.

Скоро Владимир Петрович остался один. Таня, сбросив платье и оставшись в купальном костюме, умчалась к морю.

— Дочка-то одна? — поинтересовался Прохор Тимофеевич.

Общительный старик любил поговорить и был рад новому соседу.

— Одна! — ответил Владимир Петрович, не поворачивая головы.