— Отойди, я должен встать, — сказал Пэху.
— И старика не пожалело твое сердце.
— Отец твой был моим крепостным, и ты тоже мой крепостной.
— Отец ушел в дремучий лес.
— Грех настиг его.
— А тебя?
— Отойди, я должен встать.
А парень снова настиг девушку возле окошка. «Я тебя умоляю!» — шептала девушка. «Тихо, девочка! Разбудишь господина!»
«Господин тебе этого не простит, — думал между тем Пэху, — он и тебя скоро пошлет по стамбульской дороге!»
— Когда утренняя звезда взошла над Уртой, — забормотал Дуту, — они застучали кулаками в мою дверь. И когда уводили Бурду, в тот же час пришли ко мне Парна, Кехма и Эхма.
— Отойди, я должен встать.
— И Пуцу увели, когда утренняя звезда взошла над Уртой.
Дуту не отрываясь смотрел на Пэху. Лицо Пэху было белее подушки.
Пэху поднял веки, посмотрел на Дуту, В его глазах был страх смерти…
— И жену увели в то время, когда утренняя звезда взошла над Уртой.
— Отойди, говорю, я должен встать.
— За отцом пришли в то же время, но отец вышел через заднюю дверь и не вернулся.
В соседней комнате шумно пробудился сын Пэху.
«Каха встает, — подумал Пэху, — теперь он войдет ко мне».
Когда Каха вставал, он тотчас же заходил к отцу.
«Почему не идет Каха?»
— Утренняя звезда стала для меня черной звездой. Ночь не была для меня ночью, а день — днем.
— Отойди, я должен встать.
Из кухни донесся постук ступки.
«Уже все на ногах, почему никто не входит?! Что случилось с Кахой?!»
— Утренняя звезда несла мне черный день.
— Отойди, мне надо встать.
— Кроме Уты, ты никого не оставил. Уте было пять лет. Турки не дали бы тебе за Уту хорошую цену, поэтому ты не уводил его.
В комнату матери-госпожи вошли слуги.
«И ко мне сейчас войдут слуги».
— Утренняя звезда стала для меня черной звездой.
В столовой стали накрывать на стол.
«Сейчас ко мне войдут слуги».
— Прошлую ночь я провел без сна. Всем телом чувствовал — придут Парна, Кехма и Эхма. Кроме Уты, ты мне никого не оставил. С пяти лет я укладывал Уту с собой. Пять лет держал в своей руке его руку…
— Отойди, я должен встать.
— Когда утренняя звезда взошла над Уртой, тогда застучали в дверь кулаки. Я сердцем чувствовал: это пришли Парна, Кехма и Эхма. Рука Уты была в моей руке. «Пришли Парна, Кехма и Эхма, отец!» — шептал Ута.
— Отойди, сказал я тебе, я должен встать.
— Я не отдам тебя Парне, Кехме и Эхме, сынок, — успокаивал я Уту. Дверь трещала под ударами. «Пришли Парна, Кехма и Эхма», — шептал Ута. — «Я не отдам тебя, сынок», — говорил я и прикрыл Уту своим телом. «Пришли, отец, Парна, Кехма и Эхма», — дрожал Ута.
— Отойди, я должен встать.
— Я прикрыл своим телом Уту.
— Отойди, я должен встать.
— Они взломали дверь и ворвались. Ута уже замолк, потому что я налег на него всей своей тяжестью. «Не отдам тебя, сынок!» Но они ударили меня, сбросили с кровати и схватили Уту.
— Отойди, тебе говорят, я должен встать.
— «Что это ты натворил, проклятый!» — сказал мне Парна. Кехма и Эхма разрыли золу и зажгли лучину. Ута был мертв, его глаза выкатились и никуда не глядели.
— Говорю тебе: отойди, я должен встать!
— «Не отдам я им тебя, сынок», — сказал я Уте.
— Ута был моим крепостным, и ты мой крепостной.
— «Хоть умер ты христианином, сынок», — сказал я Уте.
— За то, что ты задушил Уту, я повешу тебя на дереве.
— А потом я схватил дубину и больше ничего не помню…
— Я должен встать, говорят тебе!
— Этими руками держал я руку Уты, — Дуту склонился и протянул руки к Пэху. — Ута тоже лежал навзничь, как ты. Глаза его выкатились…
Во двор на конях влетели Парна, Кехма и Эхма, головы их были перевязаны. За ними бежал народ. На балкон выскочил Каха.
Двор быстро заполнился людьми: выбегали из кухни и людской, вбегали в ворота, перепрыгивали через примятый плетень.
— Что случилось, Парна?! — окликнул Каха.
Парна, не ответив, остановил перед домом коня. Кто-то подержал ему стремя.
— Что случилось?! — Каха сбежал Парне навстречу.
У Парны были выбиты зубы, лицо окровавлено.
Каха взглянул на Кехму и Эхму. И у них были окровавленные лица.
Парна поднялся на балкон, Каха взошел вслед за ним. Отсюда они шагнули в комнату.
Во двор влетел крестьянин на неоседланном вороном и крикнул людям:
— Дуту своей рукой задушил Уту!
— Несчастный Дуту!
— Сына своей рукой задушил Дуту.
— По крайней мере хоть христианином умер Ута, — перекрестился какой-то старик.
Во дворе негде было упасть яблоку. Стояли плечом к плечу одетые в лохмотья, истощенные от голода мужчины и женщины.
Моросило.
— Все же хоть христианином умер Ута, — повторил еще раз тот же старик.
— А где Дуту? — спросил кто-то.
— Дуту не то сквозь землю провалился, не то на небо взлетел, никто не знает! — крикнул крестьянин на вороном коне.
— По следам своего отца пошел Дуту, — сказал человек в насквозь протертой бурке.
Народ прибывал, и все, не отводя глаз, глядели на балкон.
Кехма и Эхма стояли молча, держа на поводу коней.
Парень ущипнул девушку пониже спины.
А Пэху лежал навзничь, глаза его были выкачены.
Каха не сразу понял, почему у отца такие странные глаза, но вот он увидел Дуту, неподвижно стоявшего у изголовья.
— Аа! — вырвалось у Кахи.
— Аа! — вырвалось у Парны.
— У Уты тоже выкатились глаза, — тихо сказал Дуту.
