Таганка: Личное дело одного театра - [97]
Всегда лучше перестраховаться
Стенограммы обсуждений спектаклей показывают, что довольно часто чиновники были изначально нацелены на то, чтобы найти крамолу и не пропустить спектакль. Во многом это делалось из перестраховки. Лучше показать свою бдительность, создать перед начальством видимость работы — за это никогда не накажут, зато и места не лишат.
С «Павшими и живыми» была такая история. Родионов уже был назначен первым замом министра. Уже на кабинете табличку повесили. А за «Павшие и живые» его сняли. И мне звонила секретарь горкома Шапошникова и говорила: «Вот вы какой. Как из-за вас люди страдают».
Атмосфера во время «дискуссий» с начальством была напряженной; и хотя право голоса получали и представлявшие театр, всегда ощущался перекос в пользу тех, кто защищал позицию официальных ведомств.
Подобную ситуацию довольно ярко характеризует фрагмент из стенограммы обсуждения спектакля «Послушайте!» (поэтическая композиция по стихам Маяковского), которое проходило 17 мая 1967 года. Тогда приглашенный театром Лев Кассиль, который хорошо знал творчество Маяковского и был знаком с поэтом лично, однозначно положительно отозвался о спектакле:
«Лев Кассиль. …Молодежь Москвы будет ломиться на этот спектакль. Спектакль очень нужный, полный настоящего революционного пафоса, возвращающий Маяковского на его место, которое он должен занимать в сердцах нашей молодежи».
Однако эти слова не понравились председателю собрания Н. К. Сапетову[608]. Он, по-видимому, хотел услышать противоположную оценку спектакля и тут же передал слово «своему» — М. С. Шкодину, в выступлении которого четко проявилась общая установка чиновников на критику спектакля:
«Председатель. …мы… хотим сегодня выслушать все точки зрения, чтобы спектакль был еще лучше, еще более совершенным. А одни только эмоциональные высказывания не помогут спектаклю. Слово предоставляется М. С. Шкодину.
М. С. Шкодин. Естественно, мы не хотели бы сейчас останавливаться на достижениях, потому что мы собрались для того, чтобы в рабочей обстановке поговорить о тех недостатках или пожеланиях, которые возникают у каждого из нас…»
К своей задаче министерские чиновники относились крайне серьезно. Однако их замечания зачастую были следствием не идеологических претензий, а личного вкуса. Так происходило, например, во время вполне благоприятного для театра обсуждения спектакля «Обмен»[609], результатом которого стал его выпуск. Участвовавший в разговоре В. П. Дёмин[610] совершенно не скрывал, что высказывает свою личную, субъективную точку зрения. Его суждения вызвали резкие возражения автора (Трифонова) и режиссера. Однако в ответ театру строго рекомендовали следовать этим якобы факультативным указаниям «сверху». Вот как это было:
«В. П. Дёмин. Я впервые присутствую при приемке спектакля в Театре драмы и комедии. ‹…› Меня очень расстроил Джабраилов. ‹…› Мне показалось непонятным, почему он из этой выгребной ямы выбирается на машинерии, как на пьедестал…
Поскольку мы в равной степени несем ответ за драматургический материал, который разрешен к исполнению, я думаю, и вам повнимательнее и более спокойно (я имею в виду театр) нужно отнестись к нашим предложениям, которые связаны с корректировкой текстов. ‹…› …главным принципом должна быть заинтересованность в конечном результате этого дела; чтобы вы не понимали нас, что это вымарывается потому, что кому-то приглянулось или не приглянулось. Сейчас мы имеем дело с таким спектаклем, и это нормальный рабочий случай, когда в творческом содружестве управленческих органов и самого театра можно найти общую точку зрения, общую позицию и дать возможность театру нормально и заинтересованно эксплуатировать такое произведение искусства, которое мы сегодня смотрели.
Я не оказываю давления на Главное управление культуры, поэтому предоставлено право — принимать или не принимать спектакль…»
В. Смехов вспоминал: «Спектакль по повести Юрия Трифонова испугал начальников. На обсуждении („осуждении“) помню обвиняющий выкрик кого-то из подсадных тружеников Ждановского района: „Ваш спектакль насквозь пессимистичен! У вас получается, что в нашей стране не было героев!“ И вдруг сорвался величаво-спокойный, вальяжный Трифонов:
— А ну-ка, назовите хотя бы одного героя 1937 года!!! (Мертвая тишина в ответ.)»[611].
Но дальнейшее чтение этой стенограммы показывает, что «общую точку зрения» театру и чиновникам найти оказалось очень сложно.
«Ю. В. Трифонов…..искусство — это дело субъективное и допускает толкования. ‹…› Как я понял, …это ваше субъективное восприятие, Джабраилов и его сцена. Мне, например, эта сцена понравилась, как она сыграна Джабраиловым. Мне кажется, она очень острая…
Ю. П. Любимов. ‹…› Публика будет, безусловно, хохотать. ‹…› Сегодня зал был небольшой, мало народу, [публика] специфическая, как Райкин говорит. А когда это будет на зрителя, зритель заржет. ‹…›
Я просил бы не делать других сдач, коллектив привык к бесконечным сдачам, если мы добьемся, что не будет снова экзамена — это будет очень положительно воспринято.
Председатель. Юрий Петрович, я понимаю, гиперболы, это, наверное, очень важно для спектакля, но все время в зал обращается маклер и говорит: „У всех так, у всех так, а у вас? А у вас?“ Он, в общем, утверждает это.
