Таганка: Личное дело одного театра - [73]

Я думаю, зрители будут с интересом смотреть за процессом, происходящим с Борисом.

Что же может успокоить человека в наш бессовестный век? Это ведь очень важно. Сейчас смотрят только на бумаги, в особенности если хочешь, пытаешься что-то сделать. А человек — вторичен.

Пушкин взял фигуру Бориса, который мается, кается, мучается.

Картина 8. «Корчма на литовской границе»

Картина 8. «Корчма на литовской границе».

Хозяйка — Т. Лукьянова, Е. Граббе.

Варлаам — Ф. Антипов, С. Холмогоров.

Мисаил — А. Трофимов, А. Серенко.

Григорий — Л. Филатов.

Приставы — Ю. Беляев, А. Граббе.

(9.02.1982)

Ю. П. Ну, пора работать. Давайте почитаем, пофантазируем. Будем разминать текст.

(Актеры читают текст.)

Ю. П. Сцена в корчме — это ж прозаическая сцена. И решать ее надо как-то по-другому, чем предыдущие. Тут важны точные детали. Типы тут замечательные — приставы. Вы же их и сейчас знаете. Только их зовут иначе — милиционеры. Это знаете анекдот: «Почему милиционеры по трое ходят?» — «Один умеет различать дорожные знаки, другой — читать, а третий, чтоб эти два интеллигента между собой не сговорились».

Один милиционер мне всерьез заявил: «Сегодня я не беру [взяток]… Облава будет… А вообще-то я беру…»

Ю. П. (актеру Ф., читающему за Григория) Ты тут посмотри на обоих монахов и оцени, кого лучше заложить.

(Ю. П. показывает.)

Ю. П. Лучше, пожалуй, А. — у него более порочный вид.

Ю. П. (актеру А., читающему за Варлаама) Да ты не стесняйся, ты же малограмотный. Читай по складам.

(Ю. П. показывает.)

Ю. П. Варлааму можно бороду сделать. И парик с залысиной. Вышел на сцену нормальный, а на распеве грим оденешь. И можно Самозванцу бородавку на щеку наклеить. Он же с бородавкой был.

(10.06.1982)

В этот раз сцена репетируется значительно подробнее.

(Репетируется переход на «Корчму», актеры поют «Растворите мне темницу!».)

Ю. П. В этой сцене нет подтекста. Она поразительно современна. Есть два доходяги, которым все до лампочки[443]. Один говорит: «Ты что надулся? Учись у нас! Как мы из монастыря утекли, стали жить здорово. Вот как надо жить на этом свете. Только так!.. Хочешь — к нам присоединяйся».

Тут сцена про жизнь. В опере ее играют как жанровую сцену. Но там музыка потрясающая! А мы в прозе должны вытащить смысл очень реальной сцены.

Вы пробовали в чужую квартиру постучаться? «Что? Чего? Кого? Не знаем!» Все боятся. Я у родного брата давно не был. А у них код в подъезде поставили. Сидят у подъезда бабы. Я спрашиваю: «Как бы мне пройти к Любимову? Он тут давно живет. Наверху. На девятом этаже». А они спрашивают: «Он кем Вам будет?» — «Я его родной брат». — «Ну брату бы он код дал!» Жена моя стоит белая. Так я сорок минут вокруг дома бегал — никто не открыл.

Я для чего вам это рассказываю… Почему мы на сцене этого не играем? Ведь тут то же. Зашли двое казенных людей в фуражках[444]. Первая цель у них — выпить. Вторая — пошантажировать. Им и на преступника вообще-то наплевать. И у нас сейчас так же.

Хозяйка. Добро пожаловать, гости дорогие, милости просим.

Один пристав (другому). Ба! да здесь попойка идет: будет чем поживиться. (Монахам.) Вы что за люди?

Варлаам. Мы божии старцы, иноки смиренные, ходим по селениям да собираем милостыню христианскую на монастырь.

Пристав (Григорию). А ты?

Мисаил. Наш товарищ…

Григорий. Мирянин из пригорода; проводил старцев до рубежа, отселе иду восвояси.

Мисаил. Так ты раздумал…

Григорий (тихо). Молчи.

Пристав. Хозяйка, выставь-ка еще вина — а мы здесь со старцами попьем да побеседуем.

Другой пристав (тихо). Парень-то, кажется, гол, с него взять нечего; зато старцы…

Первый. Молчи, сейчас до них доберемся. — Что, отцы мои? каково промышляете?

Ю. П. (обращаясь к актрисе Г., исполняющей роль хозяйки корчмы) Ты очень стараешься текст говорить, а надо, чтоб ты больше делом занималась. Для нее старцы — люди положительные. «Надо же, старцев и то нынче мучают!» И ноне ты дело делаешь — кухарничаешь, разливаешь — ты глазами пальни по залу: «Вот ведь как… Одна показуха вокруг!»

Тут важно, чтоб каждое слово было ясно о чем. Тогда лихо будет получаться. И все [зрители] встанут и скажут: «Ой, пропили!»

(Ю. П. говорит тихо, при этом выразительно машет пальцем.)

Ю. П. Они тут и о границе говорят. Конечно, граница у нас всегда на замке, но мы-то знаем, что за замок…

(Репетиция сцены продолжается.)

Ю. П. (обращаясь к актеру, исполняющему роль Мисаила) Мисаил же ему [Григорию] программу жизненную предлагает. «Зачем нытье? Нам же все равно, где жить. Можно и в Биробиджане, можно и в Израиле… Да и тут неплохо. Жить можно. Главное — уметь жить!»

(Ю. П. встал. Показывает за Варлаама.)

Пьеска наша пятистопным ямбом написана. Каждое слово тут ясно звучать должно. А эта сцена — проза.

Гудок и гусли — разные вещи[445]. А нам плевать — что лучина, что лампочка Ильича. Нам все равно. Идеология нас не колышет! Они же утекли из идеологического учреждения — монастыря. Они же космополиты безродные!

Ю. П. (актеру С.) Ты можешь взять тут характерность одного нашего общего знакомого. Помнишь, мы изображали как-то его. Он человек все время не просыхающий. Поэтому у него идеи бродят какие-то все время. ‹…› Начинает их развивать, концепции всяческие… А спекулирует он Богом, идеологией. За трапезу, чтоб налили. Он выпьет и на дрожжи старые ложится: «Бог тебя благословит!»