Таёжка - [4]

Целуем тебя с папкой крепко-крепко. Твоя Тая.

Совсем забыла написать: Сим Саныч сказал, что в этом году у нас начнут строить новый интернат».

…Таёжка погасила свет и легла. Она долго не могла заснуть, всё думала, как славно бы они зажили, если бы приехала мама. Летом они ходили бы купаться, загорали и собирали ягоды, а потом готовили ужин и поджидали отца. И отец, как раньше, взял бы маму на одну руку, её, Таёжку, на другую и понёс бы в дом. И все трое смеялись бы до слёз. Как раньше. А теперь у отца глаза печальные, и улыбается он редко…

Таёжка вспомнила тот вечер, когда отец объявил о своём решении поехать сюда, в Озёрский район. Лесной инженер, сказал он, должен работать в тайге, а не в четырёх стенах кабинета. В кабинетах пусть сидят Кузнецовы, которые и лес-то видели только на своих дачах да на картинах Шишкина.

«Вася, скажи честно, — спросила тогда мать, — ты опять не поладил с Кузнецовым?»

Отец усмехнулся и ответил, что с карьеристами ладить нельзя, с ними можно только драться.

Этот Кузнецов был высокий юркоглазый дядька, начальник отца. Раньше он часто приходил к Забелиным домой. Потом они с отцом поссорились из-за какого-то проекта, и Кузнецов совсем перестал бывать. Таёжка вскоре забыла его лицо. В памяти почему-то остались только руки — маленькие и белые, как у женщины. Кузнецов всё время потирал их так, будто отмывал под краном.

Мама с самого начала была против переезда. Она плакала и всё время говорила о московской прописке. Но отец ответил, что он едет по путёвке и прописка никуда не денется.

В день отъезда Таёжка ходила по квартире и бесцельно трогала вещи. Она выросла среди этих вещей, и они стали как бы частью её самой. Из всего, что было ей дорого, она захватила с собой книги и черепаху Тюльку. Сейчас Тюлька обитала в живом уголке Озёрской школы вместе с одноухим зайцем…

Сначала, когда они с отцом приехали в Озёрск, всё вокруг казалось Таёжке необычным: и просторные дома, рубленные из вековых, будто чугунных лиственниц; и крытые дворы; и зимние сугробы, витые гребни которых избирались до самых крыш.

Ребята здесь тоже были другие — спокойные и рассудительные. Даже говорили они по-своему: мочалку называли вехоткой, уросить у них означало капризничать, баско — красиво, а летось — в прошлом году.

В первый же день после приезда Таёжка познакомилась с Мишкой, и он повёл её брать черёмуху. Черёмуху уже прихватило заморозком, она была сладкая и крупная (хрушкая, как сказал Мишка). Брать её было просто: расстелешь одеяло под деревом, тряхнёшь черёмуху, и вниз дождём осыпаются ягоды. Из молотой черёмухи получается удивительно вкусная начинка для пирогов. А ещё здесь пекут пироги с налимьей печёнкой. Вот бы мама попробовала!..

С этими мыслями Таёжка и уснула. Ей снился грохочущий голубой поезд. Он летит через тайгу, и ветер разносит по сопкам его весёлые гудки. А на подножке вагона стоит мама, и на ней то платье, в котором она провожала отца и Таёжку на вокзал: белоснежное, с короткими круглыми рукавами…

Разбудило Таёжку солнце. Она открыла глаза, взглянула в окно и зажмурилась. Небо было такое чистое и яркое, что Таёжка сразу поняла: идёт весна. Словно угадав её мысли, кто-то наугад раскрыл книгу и радостно забубнил:

Весна! Весна! Как воздух чист,

Как ясен небосклон!

И тут все девчонки сорвались вдруг с кроватей и в одних рубашонках принялись отплясывать какой-то невиданный танец.

Весна! Весна! Как воздух чист,

Как ясен небосклон!

Своей лазурью голубой

Слепит мне очи он! —

хором вопили девчонки.

На мужской половине заспанные «строители» поднимали головы с подушек и ошалело переглядывались. Потом и они заразились буйным весельем, царившим за стенкой. В одну минуту интернат стал похож на сумасшедший дом.

Вошёл Сим Саныч и, заткнув уши, крикнул:

— Крокодилы! Удавы! Зулусы! На зарядку!

— Крокодавы! Увылы! Лузусы! — гоготала мужская половина.

Наспех одевшись, выбегали во двор, встречались с девчонками, толкали их в сугробы, натирали снегом носы и от избытка сил вопили на разные голоса.

Наконец Сим Санычу кое-как удалось навести порядок, и вся орава помчалась по знакомой тропинке — до Сосновой просеки и обратно. Так было круглый год. Зарядка отменялась лишь в самые лютые морозы.

Первым, как всегда, прибежал Мишка Терёхин, последним, сзади всех девчонок, — Генка Зверев.

— Опять лень одолела? — спросил его Сим Саныч.

Мишка, натирая лицо снегом, усмехнулся:

— Он бы и первым, Сим Саныч, прибежал, да по дороге в соплях запутался.

Генка шмыгнул носом и бросил на Мишку свирепый взгляд.

— Ой, батюшки, ой, напугал! — издевался Мишка.

— Строиться! В столовую! — скомандовал Сим Саныч.

Столовая помещалась в нижнем этаже школы. Это был обыкновенный класс с двумя кухонными плитами, возле которых на переменах всегда отирался Генка Зверев.

Аппетит у Генки был, как у молодого поросёнка. Если на кухне ему ничего не перепадало, он ходил по классам и выменивал на еду рогатки собственного производства. А рогатки он делал удивительные — дальнобойные, со специальным оптическим прицелом. Ворону из них можно было сбить за сорок шагов. Менялись с Генкой охотно, особенно в младших классах. Так что жил он, как правило, припеваючи и вплоть до отбоя ходил с набитым ртом.