Табор уходит - [16]

Заключенные засмеялись, Сахарняну покраснел. Охранники делали вид, что ничего не слышат, но на самом деле слушали внимательно. Серафим славился уже не только на весь лагерь, но и за его пределами. Мудрец, брошенный в тюрьму, говорили о нем в народе. Кто–то говорил — больше, чем мудрец…

— Ненавистник Молдовы, — пробормотал с ненавистью Сахарняну.

Серафим улыбнулся, и продолжил киркой долбить известняк. В отличие от многих заключенных, он работал на совесть.

— Истину тебе говорю, Сахарняну, — сказал Серафим, — не пройдет и дня, как оба искупаемся с тобой в одном источнике.

Сахарняну, брезгливо сплюнув, отвернулся и пожал плечами.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Серафима кто–то из заключенных.

— Вы это сами увидите, — ответил Серафим.

Потом отложил кирку и сказал:

— Нынче же вечером узнаете вы другого Серафима.

Бригада настороженно молчала. Некоторое время в участке карьера был слышен лишь звук удара кирок и камень. Мнения насчет Серафима в бригаде были самые разные. Кто–то считал его пророком, кто–то Учителем мудрости, кто–то посланником дьявола и властей, кто–то провокатором… Другие — сумасшедшим. Серафим в эти споры не вмешивался, знай себе учил тех, кто готов был слушать. Странный, всегда задумчивый мужчина, он поразил барак, когда прибыл. Зайдя в помещение, он вместо приветствия сказал:

— Молдаване новый народ Израилев, братья.

— И я буду свидетельствовать об этом сначала вам, а потом перед Богом, — добавил он.

И случится это, объяснил Серафим, очень–очень скоро…

Особенно люто возненавидели новичка заключенные из государственных служащих. У них к системе, превратившей Молдавию в черную дыру — о чем писали «Гвардиан», «Ле монд» и «Фигаро» и даже «Сан» как–то раз — не было. Вот они–то здесь и правда оказались не по злому умыслу. Сидели потому, что настало их время сидеть. Просто выросло новое поколение государственных служащих — чьих–то сыновей, племянников, родственников, — которым тоже нужно было усесться в кресла. А так как Россия и ЕС кредитов Молдавии больше не давали, и число служащих было ограничено, проще было посадить старого бюрократа в лагерь, чем создать новое теплое место, или платить пенсию. Тем более, что пенсии в Молдавии отменили еще в самом начале правления четвертого президента, Михая Гимпу…

Так что тюрьма для государственных служащих в Молдавии была не нарушением правил игры, а их частью. И стукач Сахарняну, — чье место занял написавший на него донос молодой журналист Костик Танасе, — это знал.

— Неясные вещи ты говоришь, Серафим, — буркнул он.

— Нынче же утром, — сказал Серафим, — все тебе станет ясно, Сахарняну.

— На что ты намекаешь?! — спросил нервно Сахарняну.

— Не ищи намеков там, где их нет, — сказал Серафим.

— Какой странный намек, — подумал Сахарняну.

В это время к Серафиму подбежал молодой парень, еще мальчишка — получивший свои 15 лет за воровство брюк, — с тачкой. Ботезату с улыбкой бросил камень в тачку и сказал юноше:

— Нынче же ночью станешь мной и поведешь за собой людей.

— О чем ты? — спросил безразлично усталый парень.

— Ночь объяснит то, что не смог я, — сказал Ботезату.

— Я не по этим делам, — сказал парень, опасавшийся тюремной педерастии.

— Я знаю, — улыбнулся Серафим, — дело твое будет вязать и сеять…

— Ты утомился, Серафим, — устало сказал парень, — полей в Молдавии давно уже нет…

— Не снопы, а людей будешь вязать, — сказал Серафим.

— Хватит болтать, — сурово сказал охранник, — работайте.

Все смолкли и принялись за работу.

Это был какой–то шифр, подумал стукач Сахарняну, пытаясь получше запомнить все, что говорил Серафим. Начал было разгадывать, но тут пришел посыльный и вызвал стукача из карьера.

— Пошел менять срока на сигареты, — сказал кто–то Сахарняну вслед.

С незаинтересованным видом стукач бросил кирку и стал подниматься в гору.

— Запевай, — велел соскучившийся конвоир зекам, — мою любимую…

Уже на краю карьера Сахарняну услышал дружный рев зэков:

— Здравствуй милый Гица….

— Я жду тебя вечером на границе…

— Пиши письмо на латинИце…

— Не будь смешной как Кукрыникса…

Конечно, песню эту, как и все другие в лагере, сочинил майор Плешка. И, хотя, это и невозможно, но черт побери, подумал Сахарняну…

Как все–таки похоже на стиль пропавшего Баланеску!

***

— Добрые люди, подайте на интеграцию в ЕС, — пропел нищий.

— На развитие добрососедских отношений с Евросоюзом, — прогнусавил он, оглядываясь из–под очков слепым, якобы, глазом.

— На укрепление двусторонни… — дребезжа, продолжил он.

После чего резко прервал нытье, и метнул в сторону прохожего заточенный крюк. Металл со свистом пронесся мимо виска уклонившегося мужчины. Нищий, чертыхнувшись, выхватил абордажную саблю и пистолет 19 века. Бросился к прохожему. Тот, перекатившись с колена на бок, прострелил бок нападавшего. Осторожно подошел. Наступил на руку с саблей. Металл звякнул, пальцы разжались.

— Пожалейте, ради всего святого, — попросил бродяга.

— Ради вашей матери и ради Европы, — сказал он.

Лейтенант полиции Петреску, ухмыльнувшись, выстрелил из своего арбалета прямо в лицо нищему. Тот некрасиво брызнул кровью на ботинки лейтенанта и затих. Петреску вытащил металлическую стрелу из глаза «слепого» оглянулся.