Та, далекая весна - [54]

— Больно ты жмешь, Ляксандр. Смотри, чтоб перелому не получилось, — говорил Макей негромко, и голос его вздрагивал от бешенства, сдерживаемого из последних сил. Вдруг его взгляд уперся в Ивана. — Выйди-ка на час — нам с глазу на глаз поговорить требуется.

Иван растерянно встал со скамьи, но Сергунов удержал его и сам поднялся с места.

— Нечего нам с тобой, Макей, с глазу на глаз решать. Давно все решено. Не будет меж нас нужного тебе разговору. Скажи прямо: будешь добром с батраками расплачиваться?

Макей вскочил. Не мог себя больше сдержать. Грохнул огромным кулачищем по столу.

— Врешь, Санька! Не тебе Макея Парамонова сожрать! Мало я об тебя чересседельник измочалил — надо было башку оторвать напрочь. В навозе копался, а теперь хвост задрал!

Ивану показалось, что сейчас произойдет страшное: бросится Макей на Саню, вопьется цепкими ручищами в горло. Разве справится однорукий с остервенелым кулаком, человеческий образ потерявшим? Иван даже вперед подался, чтобы защитить, закрыть собой Сергунова.

А перед Сергуновым в тот миг мелькнуло прошлое: издевки и побои Макея, полуголодная батрацкая жизнь на его богатом дворе. Побледнели у него щеки, а серые глаза потемнели от злости. Метнулась рука Сергунова к кобуре, уже застежку рванула. Но Иван удержал его:

— Не надо, Саня.

Рука ослабела. Застегнул кобуру Сергунов, шлепнул по ней ладонью и, повернувшись к Ивану, спокойно сказал:

— Выдержка, выдержка, брат, нужна. Все равно сила у нас.

Себе, наверное, это Саня сказал, вспомнив наказ Пазухина. И, не глядя на Макея, пошел к двери.

Через три дня Иван составил заявление в уездный народный суд. Сергунов приложил к этому заявлению свидетельства крестьян, у которых Макей захватил землю, батраков, с которыми он не рассчитался, и сам отвез все бумаги в город.

Через неделю состоялся суд.

Вернулся Сергунов радостный, оживленный.

— Конец Макейке! — сообщил он мужикам, собравшимся в Совете. — Суд постановил: за перекупку земли, за злостную эксплуатацию батраков конфисковать у Макея Парамонова имущество, нажитое нетрудовым путем. Повернуть его на оплату батраков, а остальное — в доход государства.

— Сильно по Макею ударили, — аж крякнул Кузьма Мешалкин. — Выходит, законы у власти крепкие.

— Получается, Саня, пришла в деревню революция, раз кулакам конец, — напомнил Иван давний их разговор.

— Конец, говоришь? Нет, брат, пока не конец. По Макею сегодня ударили, а завтра другой Макей появится. — Сергунов встал и, ероша белесые волосы, прошелся по избе. — У сорняка корней не вырвешь — новые побеги выкинет. Так и кулак. Корни у него надо вырывать. А корни у него посохнут, когда крестьяне в коммуны объединятся, межи перепашут, а на поля машины выйдут. Вот тогда и кулак всю силу потеряет; вот тогда и революция придет в село.

— Когда ж такое будет? — не то с сомнением, не то с надеждой спросил Говорок.

— Будет! Скоро будет! — с такой уверенностью сказал Сергунов, что нельзя было ему не поверить.

— Чего ж нам ждать? — оживился Говорок. — Раз, два, и межам конец. С кооперацией дело как надо повернули и здесь не сплошаем.

Сергунов резко остановился посреди избы.

— Думаю я про это, мужики. Только спешка тоже ни к чему. С тяглом у нас плохо. Кулака с его конями сами не возьмем; крепкий середняк, боюсь, заопасается; на твоей кошке, Тимофей, много не вспашешь. Трактор бы нам один, только один, и сразу бы все по-своему повернули…

— Гляди-ка, и повернешь. К тому дело движется, — сказал Кузьма Мешалкин. — Только ты, Саня, все же остерегись малость. Думаешь, Макей утихомирился? Не такой он человек! И еще я слышал: Яшка Захаркин появился. Может, отпустили, а может, и сбежал. Скорее сбежал, потому слух идет, а его самого никто не видел.

— Вот как! — оживился Сергунов. — Это надо проверить.

— Остерегись, Саня! — повторил Кузьма. — От них всего можно ожидать.

— А, не таких видали! — отмахнулся Сергунов и повернулся к Ивану: — Чуть не забыл: тебя в уком комсомольский вызывают. Велели, чтоб завтра обязательно был на совещании секретарей сельских ячеек.

Лучше бы начисто забыл об этом Саня! Лучше бы не сказал Ивану. Быть бы Ивану рядом, а он утром ушел в город. Разве мог он подумать, что в последний раз говорил с Саней Сергуновым!

Ивану повезло: попалась попутная подвода из волостной больницы, и к полудню он был уже в укоме комсомола. Оказалось, что совещание начнется завтра утром, а сегодня время свободное.

Как со старым другом, встретился Иван с Филиппом Кожиным.

Крепко пожав Ивану руку, Филипп прежде всего поинтересовался:

— Ну, как там у вас Макей Парамонов? Присмирел теперь? Не бросается на людей?

— Осудили его, имущество описали.

— Знаю. Я на суде был. Молодец ваш Сергунов! Вот отвешивал этому кулачине!

Но Ивана интересовало другое:

— Ты не знаешь, где Стрельцов? Почему его не видно?

Филипп только рукой махнул:

— Плохо с Митей. Болеет. Навряд ли подымется…

— Чего ты болтаешь? — воскликнул Иван.

Не подымется Стрельцов! Этого не может, никак не может быть! В Стрельцове он увидел первого настоящего революционера. Нет, не Овода, как ему по-мальчишески казалось тогда, а большевика, твердого и несгибаемого. Вот он стоит на крыльце сельсовета в распахнутой шинели, без шапки, снежинки путаются в черных кудрях. Говорит Стрельцов просто, но горячо, увлеченно.