Та, далекая весна - [46]

— Все суета сует, — горестно вздохнула монашка. — Для приемов благодетелей наших предназначена была келья, а мне этого не нужно. Без жалоб несу крест свой.

Агафадора вынула из стола несколько толстых конторских книг.

— Вот, батюшка, все описи.

Колокольцев перебрал их и взял самую тонкую.

— «Опись особо ценного имущества Серафимо-Знаменской обители». Вот это нам и нужно. Где хранятся ценности?

— В храме, в алтаре, в ризнице..

— А здесь что? — указал Колокольцев на сейф.

— Тут… — Матушка Агафадора растерянно заморгала глазками. — Тут ничего…

— Как — ничего? А зачем же тогда сейф?

— Казну обительскую раньше хранили, а теперь какая уж казна…

— Откройте!

— Нет уж, батюшка. У вас мандат на изъятие церковных ценностей — вот вам опись, а казна вас не касается, — с неожиданной решительностью заявила казначея.

— Откройте сейф! — еще более решительно потребовал Колокольцев. — Что не положено, не заберем, а посмотреть, что там, надо.

— Сами открывайте! — крикнула казначея, теряя всю свою благость, и бросила на стол связку ключей.

Колокольцев не спеша выбрал нужный ключ и распахнул дверцу сейфа.

— Ого! Накопили богатства, — со смехом сказал он, выкидывая на стол одну за другой толстые пачки денег. Тут были «катеринки», «петры», «александры», «красненькие» — десятки, «синенькие» — пятерки, «зелененькие» — трешки; наверное, немало тысяч рублей царских денег, давно потерявших цену.

— Это что, матушка, стенки собрались оклеивать? Или, может быть, надеетесь, что царь вернется?

Казначея только горестно вздохнула:

— Казна обительская…

— Не надейтесь, царь не вернется. Можете спокойно выкинуть это барахло. А здесь что? — указал Колокольцев на небольшое отделение сейфа. — Посмотрим.

Он отыскал в связке маленький ключик и открыл дверцу. Все отделение заполняли свертки в белой бумаге.

— Что-то тяжелое. — Колокольцев вынул один сверток и бросил его на стол; бумага лопнула, и по зеленому сукну рассыпались сверкающие золотые монеты.

Иван никогда не видал золотых денег, а тут целая груда их рассыпалась по столу. Потом пошли свертки побольше. Колокольцев разорвал один, из него высыпались серебряные рубли с профилем царя Николая II.

— Да тут целый клад! — усмехнулся Колокольцев.

— Казна обительская… — совсем убитым голосом повторила казначея.

— Вы разве не знаете, что вся золотая и серебряная монета царской чеканки подлежит сдаче Государственному банку?

— Мы мирских законов не знаем, — с напускным смирением вымолвила монашка, опустив позеленевшие от злости глаза.

— Сколько здесь всего?

— Восемь тысяч восемьсот рублей золотом и тысяча двести рублей серебром.

— Все здесь или еще где запрятано?

— Все, все здесь. Больше нигде нет, — заторопилась матушка Агафадора.

— Не предусмотрели, не запрятали. Люди мрут с голоду, а вы, святоши, на золоте сидите. Эх!..

Иван ожидал, что ляпнет сейчас Колокольцев от души словцо далеко не божественное, но он только рукой махнул и сказал Ивану:

— Давай пересчитывать.

Посчитали все монеты и вернулись в церковь. Там тоже шла работа. Старичок ювелир расположился со своими инструментами и флакончиками на клиросе. Он рассматривал каждую вещь через лупу, мазал кислотой.

— Золото, — говорил он коротко.

Или:

— Медяшка позолоченная.

Когда подошли Колокольцев и Иван, ювелир вертел в руках небольшой ажурный ларец.

— До чего же тонкая ювелирная работа! Червонное золото, — говорил он. — Ай-ай, до чего же изумительная работа!

В дверях церкви появились Колька и Федя — они были поставлены на охрану дверей бокового придела, — между ними семенила старая монашка, сверх меры расстроенная, беспрерывно охающая и вздыхающая. В руках Колька держал чашу для причастия, а Федя — массивный золотой крест.

— Вот, товарищ Колокольцев, из нее высыпалось, — доложил Колька, ставя чашу на стол перед ювелиром.

— Как — высыпалось?

— Вот так — высыпалось, — без улыбки объяснил Колька. — Выходит она из этой самой ризницы. Смотрю я — животик у нее будто толстоват. Сама маленькая, сухонькая, а брюшко очень уж вздулось, и руками она его прижимает. Ну, как она прошла мимо, я, значит, ей под оба бока пальцами и ткнул слегка. Она взвизгнула, руками-то вскинула, а из-под рясы вот это посыпалось.

— Украла? — повернулся к монашке Колокольцев и спросил ее таким тоном, что старушонка на колени упала и запричитала:

— Не губи, кормилец! Черница я всего, какой с меня спрос! Матушка Нектария повелела принести ей чашу эту да крест. Дарственные они от купца Сальникова на помин души его.

— Эх ты, бабка, бабка! Не стыдно тебе у голодных кусок хлеба отнимать? — укоризненно покачал головой Колокольцев.

— Да разве ж я своей волей…

— Чаша червонного золота, литая. Четыре аметиста и бирюза восемь камней. Крест червонного золота. Четыре бриллианта чистой воды.

— Стара, стара, а сообразила, что прихватить! — покосился на монашку Сергунов. — Тут целое богатство.

— Я ж, как велели, а мне что! — вздохнула старуха.

— Ну ладно, иди уж, — махнул на нее рукой Колокольцев. — Игуменья с тобой рассчитается за то, что украсть не сумела.

Только к сумеркам закончили.

— Гляди-ка, пудов двадцать серебра наберется и не меньше пуда золота, — прикинул Колокольцев. — Да еще камешки драгоценные.