Та, далекая весна - [4]

К крыльцу сельского Совета мужики собирались не торопясь, мрачные, хмурые. У многих еще трещала голова от самогона, которого немало было выпито в престольный праздник. А главное, что там, на митинге, ни толкуй, хлеб — мужицкое богатство — придется отдать. Никуда от этого не денешься.

Говорил на митинге Стрельцов. Говорил громко, горячо, то и дело рубя воздух рукой и резким взмахом головы отбрасывая чуб, сползающий на глаза. Рассказал он о том, что Красная Армия, прикончив Колчака в Сибири, ведет наступление на юге, что конец Врангеля, засевшего в Крыму, недалек.

— У вас нет соли, нет керосину, гвоздей, мануфактуры, — говорил Стрельцов, — и не будет, пока мы не согнем в дугу международную контрреволюцию, пока не восстановим свое хозяйство: фабрики, заводы. А для того чтобы добить беляков, надо обеспечить Красную Армию хлебом, надо дать его рабочим, чтобы они могли трудиться у своих станков…

Как только оратор повел речь о хлебе, мужики зашевелились, заскрипел снег под лаптями.

Вдруг к ногам Стрельцова невесть откуда упал сложенный вчетверо листок из тетради. Стрельцов поднял его, прочитал и резким движением руки отбросил со лба черный чуб.

— Советская власть считает беднейшее крестьянство своим союзником. Своей опорой в селе. Но диктатура пролетариата беспощадна к врагам, сующим палки в колеса революции! — выкрикнул он, встряхнув развернутым листком. — Нашу рабоче-крестьянскую власть не запугаешь такими вот писульками. Я уверен, что не осмелится трус, подбросивший эту бумажку, показаться всем на глаза. Только пускай он не надеется ни на местных бандитов, ни на предателя Антонова. Скоро всем им скулы на сторону свернем, и в первую очередь разбойнику Русайкину. Красная Армия проливает кровь, теряет лучших бойцов, обороняя Советскую власть от империалистов и буржуев всего мира, а бандиты хотят всадить ей нож в спину. Не выйдет! Расчет с ними будет скорый и беспощадный. Так и передайте этим гадам: не запугать им Советскую власть — не то видели и не испугались. Мы хорошо знаем: бандитов поддерживают только кулаки-живоглоты, а бедняки и середняки идут вместе с рабочими за Советскую власть. Она дала им землю и говорит: «Помогите мне сегодня справиться с врагами, и я дам вам все, что нужно мужику: гвозди, соль, мануфактуру и даже машины, чтобы обрабатывать землю…»

Стрельцов загорелся, увлекся. Глаза его одержимо сверкали: несмотря на крепкий мороз, он распахнул шинель. Слова, которые он произносил с жаром, были для него не просто словами, а тем, чему он отдавал все силы, всего себя. И не столько словами, а сколько уверенностью в правоте своей он, еще почти мальчишка, заставлял слушать, верить ему даже хмурых мужиков.

— Пройдет немного времени, — говорил он, — и вы сами не узнаете своей Крутогорки. Вместо соломы железом перекроете все избы. Не в холст, не в ситец, а в шелк и шерсть будут одеваться люди. Здесь, на площади, школу каменную в два этажа поставим, чтобы все ребята учиться могли не хуже, чем в городе. Дайте только срок Советской власти со всеми врагами разделаться да от всех войн оправиться…

Иван и раньше бывал на сельских сходах. Шумливые это были сборища. Вопросы решались не столько голосованием, сколько криком: кто перекричит, того и верх. На этот раз мужики стояли молча. Решался вопрос о самом больном — о хлебе. Знали, криком тут не возьмешь: отрядников два десятка, и у каждого — в руках винтовка. Сила! Опять же многих за живое взяла горячая речь Стрельцова. Получается правильно: землю у монастыря отняла и отдала мужику Советская власть. Ленин декрет подписал. И, как видно, накрепко подписал: эти же винтовки в руках отрядников не дадут у мужика землю обратно отобрать. Только и открыто поддержать отрядников не с руки: эти перед глазами с винтовками да гранатами, а позади в мужицкий затылок смотрят бандитские обрезы. Болтают, у Русайкина и пулемет есть. Конечное дело, Русайкин бандит — трудовому мужику с ним не по пути, а только и у него сила. Вот тут и смотри. Видно, надежнее помалкивать до поры до времени.

Молчали. Только похрустывал снег под лаптями.

Не раз Ивану доводилось и городских ораторов слушать, но как-то слова, их проходили мимо, не затрагивали. Интереснее было, как говорит городской, а не что говорит. Но сейчас было по-другому. Стрельцов говорил горячо, убедительно, слова согревали душевным жаром, и они волновали Ивана, доходили до сердца, будили в нем ответный жар.

Пришло время, когда он, Иван Бойцов, должен определить свое место в этом мире.

С кем он?

Ясно — не с бандитом Русайкиным, не с живоглотом Макеем Парамоновым, даже не с ласковым Тихоном Бакиным, готовым услужить и тем, и другим.

Значит, он со Стрельцовым?

Да, теперь в этом для него сомнения не было. Прямо здесь, сейчас, он готов в лицо сказать Макею, что нужный Красной Армии хлеб он отправил в лес под охрану бандитов. Ему хотелось, чтобы Стрельцов взглянул на него, чтобы послал найти зерно, запрятанное Захаркиным. А он его запрятал — Иван в этом уверен.

Свою речь Стрельцов закончил по-деловому:

— Вашему селу надо внести по разверстке тысячу двести пудов ржи и сто пудов проса и гречихи.