Та, далекая весна - [39]

— Граждане! — тяжело откашлявшись, начал Вукол свое слово. — Я так думаю, что Саня Сергунов справедливо дело повернул. Земля нам дадена, чтобы человек на ней сам трудился, своим потом поливал. А уж кто чужими руками хлеб на чужой земле сеет, чужими руками его убирает да в свой амбар ссыпает, тот не крестьянин, а сказать — не соврать, к паразиту барину ближе. Стало быть, непричастен такой и к крестьянскому миру и к сельскому обществу, потому как живет он сам по себе. И правильно Советская власть велит таких из общества долой. Вот так я думаю, мужики.

Сказал Вукол и так же неторопливо спустился с крыльца. А на площади как во время его речи установилась тишина, так и стояла.

Иван пытался понять, почему молчат мужики. Еще вчера сказал ему Сергунов, что поставит вопрос о лишении прав кулаков. Засомневался Иван, что примет сход такое решение, и Сергунова предупредил, что шум будет большой. В ответ Сергунов только усмехнулся: «Пускай шумят — по-нашему будет. Мы теперь сильнее кулаков. Мужики тоже не дураки — понимают, что к чему».

И вот вместо шума и скандала, которого ожидал Иван, тишина. Молчат кулаки, Плотной кучкой сгрудились и молчат. Наверное, растерялись от яростного нажима Сергунова. Чуют, что не Санька — Макеев батрачонок перед ними, а большевик, за которым власть — большая сила и шутить с ней нельзя.

Молчат и мужики. После отмены продразверстки, после того, как прикончили бандитов, до конца они поняли, что власть за них, что кулакам она воли не дает. Но тут другое дело: век жили двор ко двору с тем же Макеем, с Петром Захаркиным, в одном колодце воду черпали, а теперь возьми да отсеки их от общества, выдерни, как бурьян из грядки. Тоже вроде неладно получается. Полезли мужицкие заскорузлые пальцы под картузы, заскребли затылки.

— Не по справедливости это будет, мужики, — воспользовавшись общим молчанием, выполз на крыльцо Нефед Лихов, всегдашний кулацкий подпевала. — Рази мы от Макея, Петра или того же Зайкова добра не видали? Рази не в одну церкву ходим? Кому Макей в трудности да в бедности не помог и хлебом, и семенами, и землю поднять?

Договорить не дали — зашумели. Резкий голос Тимофея Говорка выкрикнул:

— Помогали, а потом шкуру сдирали! За эту самую помощь люди целое лето на них чертоломили!

Уж лучше бы не вылезать Нефеду с такой защитой. Кто его знает, как повернулось бы дело, а напомнил он о кулацких благодеяниях, и повернулось все против них. Чуть не каждый вспомнил, как прижимал его то с лошадью, то с семенами если не Макей, так Захаркин, не Захаркин — так Зайков.

Вскочил на крыльцо Говорок, всех перекричал:

— Хватит с ними нянькаться! Все знают, какие они благодетели. Живоглоты и есть живоглоты! Пусть живут и трудятся, как все крестьяне. Из села мы их не гоним, надела не лишаем, ежели сами его обрабатывать станут, а в обществе их терпеть нечего.

— Голосую, граждане! — крикнул Сергунов. — Кто за то, чтобы Парамонова, Захаркина, Зайкова, обоих Стоговых как кулаков-эксплуататоров лишить избирательных прав и удалить со схода — подымите руки.

Говорок, не спускаясь с крыльца, вытянул вверх руку и закричал:

— А ну, мужики, подымайте руки!

Руки потянулись не спеша, нерешительно, но подняли почти все.

— Явное большинство, — оглядев сход, заключил Сергунов и уперся глазами в Макея. — Двигайте отсюда! Лишило вас общество прав. Ступайте по домам и больше на сходах не показывайтесь. Без вас обойдемся.

— Погоди, Санька, допрыгаешься! — задыхаясь от распиравшей его злости, прошипел Макей.

— Ты чего — Советской власти угрожаешь? — Сергунов опять схватился за кобуру.

Но Макей, а за ним и остальные кулаки двинулись по проходу, который образовали перед ними расступившиеся мужики.

— Теперь, товарищи, главный вопрос — о кооперации, — сказал Сергунов, когда кулаки скрылись.

— О лошадях давай! О лошадях! — выкрикнул кто-то из толпы.

— И о лошадях разговор будет, — успокоил Сергунов. — А наперед пускай Аким Солодилов доложит обществу, как кооперативная лавка торговала.

— Чего тут докладать? — сразу с крика начал Аким Кривой. — Как надо, так и торговали.

— Ты, Аким, не ершись, — остановил его Кузьма Мешалкин. — Выйди на крылечко, поклонись миру и все порядком обскажи.

— Чего там обсказывать! — поднялся все-таки на крыльцо Аким. — Всяк знает — бандиты лавку вконец разграбили. Торговать нечем — товаров в городе не дают.

— Так-таки весь год не получал никаких товаров? — Глаза Сергунова впились в Акима. — И в лавку ничего не привозил?

— Чего ж в лавку привозить? Опять бы бандиты налетели, — попытался вывернуться Аким.

— Говори прямо: получал товары? — настойчиво повторил Сергунов.

— Ну, малость самую привозил.

— Куда девал?

— Продал. Вот тебе крест, продал! Своим сельским продал.

— Дружкам своим роздал! — выкрикнул Говорок.

И, как всегда, после его выкрика поднялся шум. Недобро загалдели мужики, по-всякому понося Акима. У каждого нашлась своя обида на неудачливого кооператора. А дружки его, которым кое-что перепадало, примолкли: попробуй высунься, когда даже Макея Парамонова со схода прогнали.

Аким стоял на крыльце, на виду у всего села, и только растерянно моргал единственным глазом. Сказать ему, видно, было нечего. Да никто и не услышал бы его писклявого голоса в общем шуме.