Т. 2: Стихотворения 1985-1995. Воспоминания. Статьи. Письма - [6]

Провожать в последний путь.

Хорошо, что хорошо кончается:

Голубь запоет, как соловей,

Ветка золотая закачается

Над моей могилой и твоей.

Но в краю чистилищного холода,

В буре адского огня

Дух Святой не снидет в виде голубя

На тебя и на меня.

* * *

«…О, если бы ты был холоден горяч!

Но так как ты тепл, а не горяч и не холоден,

то извергну тебя из уст Моих».

Откровение Иоанна Богослова 3: 15,16

В тени молчания Господня

Я поживаю понемногу.

Мое вчера, мое сегодня,

Наверно, неугодны Богу.

Хоть никого не убиваю,

Ни разу не ограбил банка

(Напрасно!) и не замышляю

Украсть богатого ребенка,

Но… мне ни холодно, ни жарко,

Лишь чуточку — беда чужая.

И, знаешь, мне почти не жалко,

Что теплый не увидит рая.

Я теплый? Кажется… А впрочем,

Удастся без больших стараний

Стать в крематории горячим,

Холодным — пеплом в океане.

* * *

К раззолоченным храмам Бангкока

Мне вернуться уже не придется

И на ярких базарах Марокко

Не удастся опять торговаться.

Не придется опять любоваться

В Тонанцинтле веселым барокко

И уже не вернуться проститься

С черным камнем, с пятою Пророка.

Не вернуться к немому величью

Сероватых камней Мачу-Пикчу,

Не вернуться к Рамзесу Второму,

К рыжевато-песчаному храму.

Огонек мой совсем на исходе —

И пора успокоиться, вроде.

Отдыхая у берега Леты

(Дать Харону две медных монеты!),

Иногда вспоминаю, отчасти,

О былом незаслуженном счастье.

* * *

Надменное презрение верблюда

(Я побоялся на него взобраться)

Запомнилось. Лежал навоз. И груда

Цветистых ковриков — товар Махмуда.

Блестела ярко медная посуда.

И девочка вела меньшого братца.

И в желтых шлепанцах, в чалме зеленой

Старик прошествовал самовлюбленный,

И голос молодого муэдзина

Запел тягуче, что Аллах — Единый,

И лакомился молоком беспечно

Кот, не слыхавший, что ничто не вечно.

Ну не совсем: стояли пирамиды.

Но не молилась в капище Изиды

Богине египтянка молодая,

А сфинкс, обезображенный, безносый,

Не задавал извечные вопросы,

На молодость и старость намекая[3].

* * *

Ты бы хотела увидеть

Небо в алмазах?

Разве тебе не довольно

Звездного неба?

Ты бы хотела увидеть

Ангела в небе?

Разве тебе не довольно

Первого снега?

Разве тебе не довольно

Моря и ночи?

Лунных теней и деревьев,

Лета и ветра?

Москва, 1992

* * *

Давайте поблагодарим

За светлый дождь и легкий ветер,

За парус, уходящий в Крым,

За силуэт на минарете,

За бледный над горами дым,

За дворик, где играли дети,

За смуглое тепло, Карим,

Руки в серебряном браслете,

За розы — «только нам двоим» –

За ящериц на парапете,

За то, что мы живем на свете,

Давайте поблагодарим.

* * *

Милая девочка мне

Подарила осколки бутылки,

Брошенной в море давно.

Как обточило их море!

Нежно мерцают они,

Светлые аквамарины.

Так же обточит и нас,

Друг мой, житейское море.

Только не будем мерцать

Светлыми каплями мы.

Будем тускнеть — и не знать,

Была ли в бутылке записка,

Что-то о душах людей,

Гибнущих — нет, не о нас.

Москва, 1992

* * *

Мы в темно-рыжий город Марракеш

Давно, упорно собирались.

И вот — доехали. Скорей кус-кус доешь

И отложи самоанализ.

Не спрашивай себя, зачем мы тут,

Зачем вчера купил я феску,

Зачем купил поддельный изумруд

И голубую арабеску.

Зачем роскошествуем мы, живя

В гостинице «Семирамида»?

— Затем, что душу ест, мучительней червя,

Терзает давняя обида.

Обида на судьбу за годы нищеты,

За годы грусти и печали,

За то, что ты старик, что старикашка ты,

Что мы к веселью опоздали.

Прекрасные ковры, и розы, и коньяк,

А зубы девы — жемчуг мелкий.

У края бездны я хватаюсь, как дурак, –

За безделушки, за безделки.

* * *

Летали вороны над темным селом,

Над церковью, отданной бесам на слом.

Отравлена речка и голы поля —

«А ты не мешайся, ступай себе, бля!»

По кладбищу ночью пойдем в листопад:

Там кости расстрелянных слабо стучат.

И колокол, сброшенный, тайно звенит,

И много разбитых, надтреснутых плит.

А ветер в бурьяне высоком шумит,

Потом прилетает в разрушенный скит.

У взорванной кельи сидел домовой

И слышался жалкий, озлобленный вой.

По-русски подальше послал он меня,

Шумели деревья, могилы храня,

И ждали убитые Судного Дня.

Москва, 1992

* * *

Я тоже в Париже

Сидел без гроша,

И долу все ниже

Клонилась душа.

Но в грусти-печали,

Как светлый Грааль,

Мне жить помогали

Бодлер и Паскаль.

Я важен: я выжил!

Но — как с этим быть?

Туристу в Париже

Никак не забыть

Тех жалких харчевен,

Тех русских могил,

«Когда легковерен

И молод я был».

Москва, 1992

* * *

Мы сидели на кольцах Сатурна,

Ели поп-корн, болтали ногами

И смотрели, как быстро и бурно

Расширяется пламя под нами.

Да, нам некуда было деваться,

А на родину нас не пускали.

Мы к Полярной Звезде, люди-братцы,

Улетим на алмазной спирали!

Там заманят свободной любовью

Три сирены в сиреневой дымке

(А захочется вдруг в Подмосковье —

Путь свободен душе-невидимке).

Но от страсти порочной и бурной

Мы бежали сквозь льды голубые

И вернулись на кольца Сатурна

И к любимой своей ностальгии.

Москва, 1992

* * *

Сказали нам, что мир лежит во зле

(«Ну и пускай! И так ему и надо!»)

Мы слышали о дьяволе-козле,

Лукавом змее раесада.

Сказали нам: прекрасные цветы –

Всего лишь сатанинские соблазны,

И нет на свете Божьей красоты:

Одни лишь чертовы миазмы.

Но я аскетов слушать не хочу

И, поддаваясь искушенью,

Любуюсь ласточкой, помчавшейся к лучу,

Пахучей, праздничной сиренью.

А пчелы золотятся и жужжат,