Т. 2: Стихотворения 1985-1995. Воспоминания. Статьи. Письма - [4]

Цветенье вишен в вечности, в Киото.

Я что-то вспоминал, но смутно, слабо.

Буддийский храм на золотом закате

С резным драконом, с цаплей на тропинке.

И небо. Небо, золотое небо!

И желтое кимоно на японке.

* * *

В соседстве Большого Каньона,

Где кондоры в небе висят,

Песчано-кремнистая зона:

Под солнцем лежит Аризона,

Похожий на Мексику штат.

Там кактусы (два миллиона!)

До самого до небосклона,

Высокие свечи, стоят.

Там ползают пестрые змеи —

И суслики, прыгнуть не смея,

Там жалко предсмертно свистят.

А ночью — иная планета?

В молчании звездного света

Горит немигающий взгляд:

Не кактусы — нет, вурдалаки,

Утопленники в полумраке

Слетаются в мертвый отряд

И пляшут в безмолвной пустыне,

В холодной ночи темно-синей,

Где кактусы утром стоят.

* * *

От волков и от овечек

Бесполезно в темный лес,

А сосед мой — человечек:

Полуангел-полубес.

Я кружиться в хороводе

В одиночку не могу,

Я китайца в огороде

Ухватил бы… за ногу.

Ни Пегас, ни белый лебедь

Не везут меня к луне,

Я валяюсь в синем небе

С черной вечностью на дне.

И в дуду, дурак-старатель,

Дую из последних сил,

Но бессмертия, читатель,

Я — увы! — не заслужил.

* * *

Я — недорезанный буржуй. (Надеюсь,

Теперь уж не дорежут.) Ананасов

И рябчиков жевать не приходилось,

А приходилось — мерзлую картошку,

Изысканного розового цвета,

Противно сладковатую. И рыбу

Копченую — и жесткую настолько,

Что надо было ею бить нещадно

По мраморному бюсту королевы

Виктории, чтоб размягчить. И соли

В ней было столько, сколько в океане.

Как хорошо, что нас не расстреляли!

Ведь если бы прихлопнули, то как бы

Я дожил до восьмидесяти? То-то.

Но это, милый, не твоя забота.

* * *

Здесь тоже и березы, и рябины,

И в поле тютчевские паутины.

Пахучее тепло сухого сена,

И в палых листьях слабый запах тлена.

И даже клин над лесом журавлиный,

И пруд, где выгиб шеи лебединой.

И будто липы дедовской усадьбы.

Мой дед и бабка. Воскресить, сказать бы…

Нет, не они, и нет былой России,

И мы, душа, напрасно попросили.

А все же — дар, «у гробового входа»:

Здесь будто новгородская природа.

Как будто мы недалеко от въезда

В Порхалово Крестецкого уезда.

* * *

Ты тоже с луны свалился, лунатик, приятель, я знаю:

На луне оказалось уныло, ты соскучился и зевая

Упал на эту планету, рассеянно сел на верхушку

Высокого дерева, увидел жеребенка, речку, телушку.

Увидел разные доски, запрещавшие то или это:

С высокого дерева плевал ты на глупые эти запреты.

Ты понял потом, что запреты бывают и умные тоже:

Но глупых запретов не слушал, лунатик, мой ангел, и позже.

Листва прекрасно шумела, и мелкая синяя птица

Кормила птенцов желтоватых, очевидно желавших

кормиться.

Листва прекрасно сияла, и дятел стучал не жалея

Клюва, как будто стучался в неразумный лоб фарисея.

Но у законника, ясно, была в голове уже птица:

Сидел нахмуренный филин, восклицая: «Ах, я девица!

Мне стыдно слушать такое! Уйдите, нахал, безобразник».

Оставив его в покое, пошли мы с тобою на праздник.

В подлунном мире недолго мы будем, лунатик, приятель.

Давай шутить и смеяться. А после, ну что ж, заплачем.

* * *

На карусели. Или – на качели:

То в царство Зла, то в мир Добра?!

Мы постарели. Но – не повзрослели:

Все та же легкая игра.

Дунь в дудочку. Из маленькой свирели

Мы извлекали тонкий звук.

Как будто эхо нежной эмпиреи

Пронизывало все вокруг.

Был влажный день, прохладный дух сирени.

Был геликоптер над рекой.

И тучи проплывали и серели,

Протягиваясь далеко.

Кружились кони старой карусели,

И пламя изрыгал дракон,

И Ева пролетала на качели,

И Змей нам посылал поклон.

Добро и Зло?.. Мой друг, ведь мы хотели

Загадку бытия решить.

Душа играла в постаревшем теле

И дергала сухую нить.

И красками неяркой акварели

Был тронут воздух. И слегка

Мы вдруг задумались, когда светлели

(Почти по-райски?) облака.

* * *

Те жалобы в земном аду

Приятной рифмой приукрасить,

Про нашу общую беду

Сказать, гарцуя на Пегасе,

И за непрочные цветы,

Вися над бездной, уцепиться,

Кусочком каждым красоты

Пленяться (камнем, садом, птицей).

Не без иронии порой,

Приманчиво приукрашая,

Кого-то утешать игрой,

Миражем маленького рая.

Наперекор глухой судьбе

Украсить бедные печали.

То о себе, то о тебе…

И написал я Пасторали.

* * *

Друг, посадят вас на электростул

За растление и прогул

(Я по дружбе сладко зевнул).

На десерт будет лампочка Ильича

(Как мешает сидеть свеча!),

Превратится Сезам в желтый Содом,

В желтый дом, в дымный бедлам,

Но вам будет упомянутый тарарам

До лампочки, потому что электростул

Вас унесет — ковер-самолет! —

Туда, где вас не то еще ждет.

* * *

Еще танцуют смуглые подростки

На старой площади провинциальной,

И проплывают пестрые обноски.

Еще торгуют пестрые киоски

Мороженым и мелочью сакральной:

Горящими сердцами в пестром воске,

Медальками Гонзаги или Костки,

Святых юнцов с их верой беспечальной.

Мне быть святым не хочется. Мне снится,

Что как-то удалось омолодиться,

С пленительной смуглянкой закружиться

И что она ко мне неравнодушна,

Что в мире все заоблачно, воздушно,

Что мы летим, греховны, но безгрешны

(И поцелуи долги и неспешны) —

Над крышами костела и вокзала,

Как легкие влюбленные Шагала.

* * *

Задумываясь в лунном полусне,

Душа на зов не отвечала,

Но музыка запела о войне

Огромным грохотом обвала.

Казалось пережившему войну,

Что всё рвалось и всё дымилось,