Т. 2. Ересиарх и К°. Убиенный поэт - [43]

Часы на церкви пробили полночь. Ноги уже едва держали меня. Обессиленный, я опустился на пол и, привалившись спиною к стене, задремал. Часов около четырех я проснулся от утренней прохлады. Чихнув раз тридцать, я сидел, дрожал и смотрел на проклятую постель. Видно, мои громогласные чихи разбудили аббата Фоленго: он вошел в комнату.

— С чего это вы сидите в ночной рубашке у окна? — удивился он. — Мне думается, дорогой гость, в постели вам было бы куда удобнее.

Я внимательно разглядывал священника. Лицо у него было розовое. Да, он толст, но при всем при том, должен был я признать, выглядел пышущим здоровьем.

— Сударь, — обратился я к нему, — знайте: климат Парижа, а в особенности Иль-де-Франса, не способствует развитию проказы. Более того, тамошний климат даже ведет к регрессу этой болезни. И потому многие прокаженные в Азии, а также в Америке, например в Колумбии, где эта болезнь весьма распространена, делают целью жизни собрать денег достаточно, чтобы прожить два-три года в Париже. За этот срок болезнь отступает, и они возвращаются на родину добывать средства, чтобы опять обеспечить себе пребывание на берегах Сены.

— К чему это вы рассказываете? — вновь удивился аббат Фоленго. — Если я не ошибаюсь, вы говорите о проказе, la lebbra, страшной болезни, что свирепствовала в Средние века.

— Она и сейчас продолжает свирепствовать в не меньшей степени, — парировал я, не сводя с него осуждающего взгляда, — и место священников, больных ею, в лепрозориях Гонолулу или где-нибудь еще в Азии. Там они могли бы ухаживать за товарищами по несчастью.

— Простите, но с чего вы завели разговор о подобных ужасах да еще в такой ранний час? — поинтересовался аббат Фоленго. — Еще нету пяти. Солнце только-только показалось на горизонте. Заря, окрасившая небо, как мне кажется, не способна внушить столь мрачные мысли.

— Признайтесь, синьор аббат! — воскликнул я. — Вы больны проказой! Я слышал вас этой ночью…

Вид у дона Фоленго был совершенно ошарашенный и потрясенный.

— Вы заблуждаетесь, господин француз, — отвечал он мне, — я не прокаженный. И я никак не могу понять, почему вам в голову пришла столь прискорбная мысль.

— Но, синьор аббат, — возмутился я, — я же слышал вас ночью. Вы со своей экономкой в соседней комнате говорили о лепре.

Аббат Фоленго разразился хохотом:

— Нет, право, стоит вам, французам, приехать в Италию, и с вами обязательно приключается какая-нибудь история в этом роде, чему подтверждение ваш Поль Луи Курье^{93}, который в одном из своих писем рассказывает об очень похожем случае. На итальянском la lepra означает «заяц». Открылась охота, и на днях один мой прихожанин принес мне великолепного зайца, о котором я и разговаривал с моей экономкой, потому как мне показалось, что он уже промариновался. Сегодня в полдень его нам и подадут. Вы отведаете его и заодно сможете поздравить себя, что ценой дурно проведенной ночи пополнили свой лингвистический запас.

Я был пристыжен. Но заяц оказался просто объедение. Так что самые путающие вещи, даже la lepra, могут оказаться превосходными, ежели знать, с чем их едят.

5. КОКС-СИТИ

Барон дʼОрмезан поспешно поправил волосы, чтобы прикрыть шрам, который я вдруг увидел у него на голове.

— Мне всегда нужно быть хорошо причесанным, — сказал он, — иначе в глаза сразу бросается эта белая безволосая полоса на черепе, и возникает впечатление, будто я лысею. А шрам давний… Он — памятка тех времен, когда я оказался основателем города… С той поры прошло уже лет пятнадцать, а дело было в Британской Колумбии, в Канаде… Кокс-сити! Город, в котором жило пять тысяч человек. Название свое он получил от фамилии Кокс… Чизлам Кокс… Не то ученый, не то искатель приключений… Это он призвал нас отправиться в ту пока еще девственную часть Скалистых гор, где и посейчас стоит город Кокс-сити.

Старателей вербовали всюду — в Квебеке, в Манитобе, в Нью-Йорке. Именно в этом городе я и встретился с Чизламом Коксом.

Я там торчал уже с полгода. Притом за все это время сам не заработал ни цента и умирал от скуки.

Жил я там не один, а с одной немочкой, довольно симпатичной девицей, прелести которой пользовались большим успехом. Познакомились мы с нею в Гамбурге. Я был, если можно так выразиться, ее manager[14]. Звали ее Мария Сибилла, или Маризибиль, как произносят это имя в Кельне, откуда она родом.

Надо ли объяснять, что она безумно любила меня? Ну а что до меня, я был отнюдь не ревнив. И все же вы даже представить себе не можете, до какой степени праздная жизнь тяготила меня; все-таки по натуре я не кот. Однако все мои попытки как-то применить свои таланты, трудиться оканчивались ничем.

И вот однажды в салуне я поддался красноречию Чизлама Кокса, который, опершись о стойку, призывал выпивающих идти с ним в Британскую Колумбию. Он знал там место, где золота — хоть лопатой греби.

В своей речи он смешал в кучу Христа, Дарвина, Английский банк и, убей меня Бог, до сих пор не могу понять почему, папессу Иоанну. Этот Чизлам Кокс был потрясающе убедителен. Мы с Маризибиль, которая наотрез отказалась разлучиться со мной, примкнули к его отряду и двинулись в путь.