Т. 1: Стихотворения - [54]

(Несчастный случай — частный случай, брат.)

* * *

Да – «тем не менее, однако, все-таки»:

Невзрачный луч в серомохнатом облаке,

И пальма колоссальным одуванчиком

Круглится над седым и серым странником.

В небурной речке отблески и проблески

(Не первый образец земной символики),

И пеликан рыбешку серебристую

Схватил (она мелькнула быстрой искрою).

А палевые лепестки шиповника

Опали все — от утреннего дождика? —

И крылышко оторванное бабочки

Синеет в ручке синеглазой девочки.

В неяркой роще апельсинно-пальмовой

Неисцеленный греется расслабленный.

Здесь олеандры. Да, но нет сирени. И

Шмель не жужжит в непахнущем жасмине. И –

Да, «все-таки, однако, тем не менее»?

С балкона низвергаются глицинии,

И полуотвечает на сомнение

Полуулыбка мировой гармонии.

* * *

Двенадцать миллиардов лет

Назад — вселенная возникла.

Еще не умер Магомет,

И даже не было Перикла.

Душа, приветствуй бытие!

Люблю вселенную в апреле.

Ведь если б не было ее,

То где бы мы с тобой сидели?

От радости захохочу…

Вселенная, мое почтенье!

И непременно я хочу

Ее поздравить с Днем рожденья.

Я приглашаю, господа!

Отпразднуем в роскошном зале.

Шампанского! Но вот беда:

Мне точной даты не сказали.

* * *

Не нарушает тишины

Закат китайско-желтоватый,

И ветки голубой сосны,

Бескрылые, полукрылаты.

На синем запечатлены

Две неподвижные ракиты,

И тень сапфирная волны

Лежит у лодки позабытой.

И слабым пламенем горят

Вершины снежные на юге.

(Здесь две дороги: на Царьград

и на Багдад). Как бы в испуге

Все ждет. Ни чаек, ни цикад.

Синеют горные отроги.

И слышно, как молчит закат,

Как бы задумавшись о Боге.

* * *

Морщины – трещины. От времени, от бремени.

Грызут минуты, как термиты,

Земную радость. Только в адском пламени

Сгорят, забытые, заботы?

Или сгорит печаль в сиянье розовом

Страны божественно-блаженной,

Где во дворце лазурно-хризопразовом

Хрустальный зал многоколонный?

Мы улетим в Элизий… Нет. Но жалким стариком,

Назло житейскому Борею,

«Печаль моя светла». «Мне грустно и легко», –

Я улыбаясь повторяю.

Мы не войдем в сияние Элизия:

Нас бог любви туда не пустит.

Но утешает нежная поэзия —

Дарохранительница грусти.

И лучше — проще: домик у опушки, на

Юру. Скамья, береза, ясень.

И медленно бредя за тенью Пушкина,

Мы встретим болдинскую осень.

* * *

Кто может сосчитать морской песок? Весной

Я шел по берегу, устало:

Я точно сосчитал песчинки — до одной.

Но двух песчинок не хватало.

Песок… Моя судьба — песочные часы:

Переверни — и всё сначала.

Я все шучу. Из белой полосы

Песчинка в черную упала

Навек. Но не горюй: вновь солнечный восход

Над морем, волны заблестели,

И Афродита-Муза вновь плывет

На раковине Боттичелли.

Ну а душа — моллюск. Но створки отворят,

Совсем невзрачные снаружи,

И вдруг увидят мой несовершенный клад:

Некрупных несколько жемчужин.

Пусть раковиной бледной и пустой

Я на песке похолодею:

Но светлый Мусагет из раковины той

С улыбкой вырезал камею.

* * *

Огромная лазурь Айя-Софии!

В зеленовато-золотой громаде,

В том бирюзовом озере, в том чуде

Клубились мощно светы неземные

Апофеозом: полдень в Цареграде!

Казалось, византийские святые

Во храм вернулись, дивно-золотые,

Высоким сонмом, воинством победным.

В лазурных сферах, в райском вертограде

Великолепным празднеством бессмертным

Мозаики и мраморы сияли.

Архангелы великие звенели

Над византийским городом имперским –

И круглые турецкие щиты

С арабской вязью — золотом на черном –

Трофеями военными висели

В сиянии божественно-просторном,

Не затмевая вечной красоты.

* * *

И великий и грозный собор в твердокаменной Авиле,

где паломники шли мимо терний Христова венца

(О огромный Распятый! И Царству не будет конца!)

ко святой и суровой Терезе, сказавшей о дьяволе

– что, не помню. Там сердце Христово мы славили

крестным ходом, средь готики, солнца и пыли — и,

как сказал проводник, в самом сердце Кастилии

мы оставили наши сердца.

Высокая дароносица,

высокий собор искусства!

Слиянье искусства и чувства.

В этой рифме сладостной русской

что-то есть, что к Богу относится.

Да, мы будем помнить

и экстазы Терезы над розами,

и к распятию страстный жест,

и витражи, которые созданы

из образчиков райских блаженств.

* * *

Играют пухлые щенки,

Играют нежные котята.

Птенец топорщится лохмато

На линиях твоей руки.

И, черным глазом наблюдая

Возню щенят, возню котят,

Отодвигается назад,

Не зная, что возня не злая.

Над бледно-розовым червем

Сияют капли дождевые,

И мы стоим, с тобой, вдвоем,

Как будто видя все впервые.

И луч на маленьком амуре

В бассейне старом отражен.

На ветке спит хамелеон —

Воздушный змей в миниатюре.

Я помню, я хотел спросить

О смысле жизни, об идее

Всего — но кажется важнее,

Что птенчик очень хочет пить.

* * *

Стук-стук-стук, стучатся ветки.

Скучный ветер, поздний час.

Эти белые таблетки

Успокаивают нас.

Вот, растаяли в стакане.

А добавь еще штук семь —

И почти без досвиданий

Успокоишься совсем.

Если друг меня отравит,

То в раю или в аду,

Там, куда меня отправят,

Там, куда я попаду,

Что-то будет. А не будет —

Как-нибудь переживем.

Мертвый ножки не остудит —

Босиком плясать пойдем!

Здравствуй, сонушко-заснушко!

Ну, смелее, дуралей!

Выпьем, душенька-подружка?

Сердцу будет веселей?

* * *

Просите, просите защиты!

Глухой, неприветливый мир!

Вернулся ограбленный, битый

Из бара сердитый банкир.