Т. 1: Стихотворения - [33]

в обитель небесную мчится кровать.

В сиянье и славу, в парчу и виссон

Акакий Акакиевич облачен.

А если и нет — и тогда не беда:

над ним лебеда, под ним вода.

«Энергия — в материю!» Всё физика, да.

Копил, копил, сукно купил. Конец, господа.

ЭЛЕГОИДИЛЛИИ

* * *

Ветер воспоминаний тревожит увядшие письма,

на острове воспоминаний шумят сухие деревья.

Призракам, старым, не спится в небесной гостинице ночи.

Там забытое имя ложится на снег синеватою тенью,

и тени веток сложились в неясную надпись. Я не знаю

языка загробного мира. Я видел в Британском Музее

черную египетскую птицу. Вот она – сидит неподвижно.

Желтый глаз, как маленькая луна. Она более птица,

чем все птицы на свете.

Вечером на Гаваях я проходил между сучьев

окаменелого леса. Было безлюдно, мне захотелось

услышать хотя бы тик-тик моих часов. Но они

остановились из уважения к вечности. Нет,

я не намекаю на сердце, я говорю

о тишине бессонницы, увядших письмах.

Если зажечь их, в камине будут оранжевые бабочки,

лазоревые бабочки, синие бабочки, черные бабочки,

тени забытого имени, маленькие саламандры.

* * *

Не кажется ли тебе,

что после смерти

мы будем жить

где-то на окраине Альдебарана

или в столице

Страны Семи Измерений?

Истлеет Вселенная,

а мы будем жить

где-то недалеко от Вселенной,

гуляя, как ни в чем не бывало,

по светлому берегу Вечности.

И когда Смерть

в платье из розовой антиматерии,

скучая от безделья,

подойдет к нам опять,

мы скажем: — Прелестное платье!

Где вы купили его?

* * *

Motifs decoratifs, et non but de l'Histoire.

Jules Laforgue

Декоративные мотивы, а не смысл истории.

Жюль Лафорг

Черная птица на черном и снежном суку —

иероглиф печали.

Черный репейник в снегу —

идиограмма зимы.

Тени, твоя и моя, на белом сугробе —

граффити молчанья.

Треплются черные ветки кустов и деревьев.

Как беспокойна

китайская каллиграфия зимнего сада

и как беспредметна —

абстракция света и снега.

* * *

«Мимоза вянет от мороза».

Но нет мороза. Ледоход.

Ночь, водянистая медуза,

В дождливой мозглости плывет.

И, маленькая марсианка,

Душа в земное бытие

Глядит, и мокнет перепонка

На ручке бледненькой ее.

Не плачь, душа! Гляди сквозь пальцы

(Их целых семь, как лед они)

На смутно-сумрачные улицы,

На тускло-мутные огни.

Не лучшая метаморфоза?

А в прошлой жизни разве – рай?

О муза, не кончай рассказа!

Напомни мне! Не улетай!

Не выходи за марсианина!

С ним не дели любовь и — кров.

Звучи, мимоза, Мнемозина,

Как музыка других миров.

* * *

Душехранилище хоронят.

Из трупных аминокислот

Тюльпан с огнем росы в короне

Над гробом душным прорастет.

Не хромосомы — хризантемы.

А в небе горы, тень вершин.

И в том краю, где будем все мы,

Ты медленно идешь один.

Преображен, неузнаваем,

Не помня боли и тревог,

Ночным или вечерним раем

Проходишь молча, новичок.

Ты слышишь ангельские песни,

А мы — лишь шум недолгих дней.

Небесное тебе — небесней.

Земное нам — еще земней,

Еще больней — или милее?

Еще дороже каждый час?

Не суета, а суть… Аллея,

Могила. День почти погас.

* * *

В ожидании окончания,

Окончания «представления»,

Ты смотрел на море вечернее,

В полутень молчанья печального?

Золотистое, серебристое

Опускается в море мглистое.

Вот была Атлантида, кажется.

Под водой она, не покажется.

Ты глядел на вазы этрусские?

Где этруски? Лишь вазы узкие.

Как, любезный друг, самочувствие?

Все умрем – этруски и русские.

Всё на свете только предвестие,

Всё на свете только предчувствие,

Что в холодный пласт, в струи тусклые…

Ну а вазам — вроде бессмертия.

Но бессмертие это – грустное.

* * *

Лилась виолончель, как милость или чудо,

Но отравили звук усталость и простуда.

Я Пушкина читал, но голова болела,

И сладость нежная не победила тела.

Был океан, закат, но… ныла поясница,

И не могла душа сияньем насладиться.

О, тело смертное. Но больше не прикажет

Мне ничего оно в наджизненном пейзаже,

Где слухом неземным и зрением нездешним

Я буду жизнь ловить… в молчании кромешном.

А может быть — глухой — слепой — без чувств,

без боли,

Как мертвый эмбрион в холодном алкоголе?

* * *

Ни в коем случае, ни в коем случае,

Хотя случалось и случается,

Что сероватое, певучее

На ветке тонкой покачается –

И почему-то получается,

Что не выветривается из памяти

Тот ветер у церковной паперти.

И тополя переливаются,

Струится ива там, у Припяти,

И горе преодолевается.

Душа легко переселяется

В далекое, былое (лучшее?),

В тот полдень, выбранный из прихоти,

В лучи и тучи, в то, летучее…

Но всё случайно, в лучшем случае.

* * *

«Документально и фактически

»Доказано фотографически,

»Детально, дактилоскопически:

»Мы жили в Ейске, после — Витебске,

»Сидели в Полоцке и Липецке.

»Не знают в уголовном розыске,

»Что жили мы с тобою — в Божеске,

»В Богочертовске, в Новодьявольске

»(Кормились песенкой — о яблочке),

»Что распевали «Вдоль по Питерской»,

»Гуляя у снесенной Иверской,

»Что жили в Райске, Адске, Ангельске

»(Там снег белее, чем в Архангельске),

»Что спали на снегу — на Витебской —

»В Верхнеблаженске и Мучительске…»

* * *

But the caverns are less enchanting to the unskilled explorer.

Ezra Pound

Но непосвященному меньше расскажут пещеры.

Эзра Паунд

Зачем, скажи, ты терпишь холод грубый,

Не рвешь серебряную нить,

Скрипач усталый, друг печальногубый,

Кого надеешься пленить?

Кто слушает? Кто вслушается в пенье