Сюзанна и Александр - [147]

— Не думаю, что я должен обсуждать это с вами.

Да, это был именно тот ответ, который я предвидела. Пытаясь совладать с собой, я мгновение стояла, чувствуя на себе его взгляд, потом повернулась и быстро вышла на террасу. Здесь было прохладно и влажно. Припав к холодной мраморной колонне, я поняла, что не в силах сдержать слезы. На душе у меня скребли кошки.

Я тысячу раз сожалела, что завела этот разговор. Гнев всегда мешает правильно оценить ситуацию. Мне не следовало обращать внимания на эти дела, я должна была хранить молчание. Теперь Александр знает, что и Эжени, и ее ребенок — все это мне небезразлично. Но, подумать только, он не сказал ни слова, чтобы успокоить меня. Он мог хотя бы сказать, что Эжени его не интересует. Мог бы сказать, что мы с ней — я и она — вовсе не равны, ведь унизительность положения была именно в этом! Эта девочка — сестра Филиппа! Неужели подобная ситуация нисколько меня не касается?

Я заплакала, опускаясь на холодную мраморную скамью. Дождь все лил и лил, капли падали, разбиваясь о ступени террасы, лужайка к сад перед домом дышали влагой. Где-то на западе, подобно зарницам, полыхали молнии — их отсветы вспыхивали среди свинцовых туч даже здесь, над Белыми Липами. Там же, вдалеке, глухо рокотал гром.

Сзади послышались шаги. Рука Александра коснулась моего плеча. Я смахнула слезы с ресниц так поспешно, словно боялась, что он их заметит.

— Вы, кажется, плачете? — спросил он тихо. — Что же за причина на этот раз?

Я молчала, не в силах преодолеть злость, мучившую меня до сих пор. Его рука погладила мое плечо, потом мягко обвела линию шеи, и он наклонился ко мне.

— Вы молчите? Как всегда, не желаете признаваться?

— В чем? — спросила я сердито.

— В том, что плачете.

— Если я признаюсь, вы посмеетесь и скажете, такими слезами, как у меня, сегодня полна вся Бретань.

— Неправда. Вы считаете меня большим негодяем, чем я есть.

Он попытался заставить меня подняться, чтобы увести в более сухое место, но я оттолкнула его руку. Тогда он сел рядом, и наши ладони соприкоснулись.

— Вы помните, Сюзанна?

— Что?

— Ту молнию, которая вспыхнула в день нашего венчания.

— Да… Это был дурной знак.

Он ничего не ответил на это. Снова тихо касаясь моего плеча, он сказал:

— Похоже, мне за многое нужно просить прощения.

Я повернулась к нему лицом. Над террасой ветер раскачивал кованый светильник, и отблеск света, упавший на нас, отразил и блеск в его глазах, и слезы на моих ресницах. Он говорил искренне. И все же я не могла поверить, что слышу от него такие слова. Я даже подозревала подвох. С чего бы это он так добр сегодня? Что у него за настроение? Может быть, он просто хочет спать со мной и потому так себя ведет?

Не подозревая о сомнениях, обуревающих меня, он произнес:

— Я имею в виду тот день, когда упал в воду Филипп. Дорогая, я очень сожалею, что поступил тогда так. Я не имел на это права. Думаю, Филипп не простил бы мне… если бы узнал об этом.

Он, похоже, не лгал. Но я все равно была полна недоверия. Во-первых, этого извинения было мало, если вспомнить то, что он мне причинил. Во-вторых, мне казалось, он сказал эти слова слишком поздно.

— Я уже перестала ждать, — сказала я тихо.

— Ждать чего?

— Пока вы опомнитесь, Александр.

— И теперь вы, такая добрая и нежная, не можете простить?

Я не отвечала, ибо и сама не знала, могу или не могу. Мягко улыбаясь — я уже лет сто не видела на его лице такой улыбки, он сказал:

— А ведь я истосковался именно по вашей нежности и доброте. Я не желал бы лучшей матери для Филиппа. Я был глупцом.

— Вы слишком поздно заметили во мне все эти качества, — прошептала я сдавленно.

— Я всегда замечал их. Просто долгое время после того, что случилось осенью, не хотел признавать их в вас. Невероятно было поверить, что женщина, совершившая такое, может обладать столькими достоинствами.

— И из-за вашего каприза мне пришлось столько вытерпеть.

Я пробормотала — яростно, враждебно:

— Вы просите прощения за тот случай на берегу. А все остальное? Я жила лишь уверенностью в том, что вы меня любите. И я поняла, что это не так. Если бы вы любили меня, вы не выгнали бы свою жену в одной рубашке под ноябрьский дождь. Вы бы не позволили этой вашей англичанке издеваться надо мной прямо на ваших глазах… А ваш брат и эта старуха? Да вы хоть представляете, что мне пришлось пережить? Меня никто не унижал так, как вы.

— И все-таки я люблю вас.

Впервые услышав такое за последние восемь месяцев, я была ошеломлена. Опомнившись, я пробормотала:

— Это уже не имеет значения.

— Я и сам представляю, как слабо звучат мои слова сейчас. Любовью не все можно оправдать, вы это хотите сказать?

Я кивнула.

— И все-таки я прошу простить меня. Еще и еще раз прошу. Я люблю вас, дорогая. Я хорошо понимаю это.

— Вы просто устали от своей… своей англичанки, — проговорила я, закрывая лицо ладонями. — Вам стало скучно. Вам захотелось разнообразия!

Он не ответил. Я решительно произнесла:

— Я не могу забыть, Александр. И простить тоже не могу. Я уже не та, что раньше.

Словно не слыша меня, герцог сказал:

— Ревность — это как наркотик. Я был слаб перед силой этого чувства. Я все же слишком любил себя. И сейчас… — он едва заметно усмехнулся, — не уверен, достоин ли я даже взять вас за руку.