Сыскные подвиги Тома Сойера. Том Сойер за границей - [35]
Том вспыхнул, я сцепился с ним, Джим поддал жару, высказав и свое мнение, и, пожалуй, мы пустили бы в ход другие аргументы, если бы Том не выронил трубку и не принялся хлопать в ладоши, как сумасшедший, и кричать:
– Верблюды, верблюды!
Я схватил трубку, Джим другую, и мы стали смотреть, но я был разочарован и сказал:
– Верблюды, слепая курица! Это пауки!
– Пауки в пустыне, треска?! Пауки, которые идут караваном? Ты никогда не соображаешь, Гек Финн, и я положительно думаю, что тебе нечем соображать. Разве ты не знаешь, что мы на милю от земли, и эта полоска еще на две или на три мили в сторону. Пауки – попал пальцем в небо! Пауки величиной с корову! Не желаешь ли спуститься и подоить их? Нет, это верблюды, самые настоящие. Это караван, вот что это такое, и растянулся он на целую милю.
– Ну, если так, то спустимся поглядеть на них. Я не верю, – и не поверю, пока сам не посмотрю и не узнаю.
– Хорошо, – говорит он и отдает команду: «Вниз и в ту сторону!» Когда мы спустились наискосок в жаркую погоду, то увидели, что это в самом деле верблюды, и брели они один за другим, нескончаемой вереницей, нагруженные тюками, а при них было несколько сотен человек, в длинных белых балахонах, головы у них были обмотаны какими-то шарфами с кистями и бахромой, которые свешивались вниз; у иных были длинные ружья, у других нет, иные ехали верхом, другие шли пешком. А погода была – ух, чистое пекло! И как же медленно они плелись! Мы слетели вниз совершенно неожиданно и остановились ярдах в ста над их головами.
Тут они подняли гвалт, иные кинулись ничком на землю, другие стали стрелять в нас, а остальные заметались во все стороны, также и верблюды.
Видя, какого переполоха мы наделали, мы поднялись опять на милю вверх, в прохладную погоду, и стали следить за ними оттуда. Прошло не меньше часа, пока они опять собрались и привели в порядок караван; затем они отправились дальше, но мы могли видеть в подзорные трубки, что они ни на что не обращали внимания, кроме нас. Мы двигались помаленьку и следя за ними в подзорные трубки, как вдруг заметили большой песчаный бугор, а за бугром будто люди собрались, а на верхушке его будто человек прилег и нет-нет, да и поднимет голову, точно сторожит, либо караван, либо нас, – наверное мы не знали кого. Когда караван подошел поближе, он сполз на ту сторону и кинулся к толпе людей и лошадей, – теперь мы их ясно видели, – и тут они вскочили в седла и понеслись, как пламя на пожаре, иные с копьями, а иные с длинными ружьями, и все вопили благим матом.
Они налетели, как бешеные, на караван, и спустя мгновение обе стороны столкнулись и смешались в кучу, и тут-то пошла пальба из ружей, какой вы и не слыхивали, и воздух наполнился дымом, в котором ничего нель зя было разобрать. Сражалось в этой битве человек шестьсот, и страшно было смотреть на них. Потом они разбились на отдельные кучки, которые дрались врукопашную, и носились и метались кругом, и набрасывались друг на друга, а когда дым немного рассеялся, то видно было, что земля усеяна убитыми и ранеными людьми и верблюдами и верблюды мчались по всем направлениям.
Наконец разбойники увидели, что им не справиться; начальник их протрубил сигнал, и все, которые остались в живых, помчались прочь и рассеялись по равнине. Последний из них подхватил ребенка и увез его с собой, а за ним с плачем и воплем погналась женщина и далеко отбежала от своих, преследуя его по равнине; но это было бесполезно, и ей пришлось остановиться, и мы видели, как она кинулась ничком на песок, закрыв лицо руками. Тогда Том взялся за руль и погнался за разбойником, и мы со свистом налетели на него и выбили из седла и его, и ребенка. Он здорово ударился, но ребенок не ушибся, а лежал на песке, болтая ручками и ножками, точно жучок, который упал на спину и не может перевернуться. Человек встал, пошатываясь, и пустился ловить коня, не понимая, кто его сбросил, потому что мы в это время поднялись уже на триста или четыреста ярдов.
Мы думали, что женщина прибежит за ребенком, однако она этого не сделала. Мы видели в подзорную трубу, что она сидела, уткнувшись головой в колени; очевидно, она не видала нашей проделки и думала, что ее ребенок увезен разбойником. Она отбежала от своих на полмили, и мы рассудили, что успеем спуститься за ребенком, который лежал за четверть мили от нее, и отвезти его матери раньше, чем подойдет караван, тем более что у него было довольно хлопот с ранеными.
Мы решили попытаться, спустились вниз, и Джим слез по лестнице и подобрал ребенка, который оказался очень милым толстеньким крошкой, удивительно веселым, принимая во внимание, что он только что участвовал в сражении и слетел с лошади; затем мы направились к матери и остановились за ее спиной, довольно близко; Джим спустился по лестнице и стал подкрадываться к ней, и когда уже он был совсем возле нее, ребенок залепетал что-то по-своему, по-ребячьи; она услышала, обернулась, вскрикнула от радости, кинулась к ребенку, схватила его, осыпая ласками, опустила на землю и принялась ласкать Джима, а потом сняла с себя золотую цепь и повесила на шею Джиму, и снова ласкала его, и опять схватила ребенка, и прижимала его к груди, и плакала и радовалась; а Джим побежал к лестнице и взобрался по ней, и минуту спустя мы уносились к небесам, а женщина уставилась на нас, закинув голову и прижимая к груди ребенка, который обвил руками ее шею. И так стояла она все время, пока могла видеть нас на небе.
