Сыщик Путилин - [21]

— Итак, — начал сидевший в центре стола высокий худощавый человек в фиолетовой сутане с резко очерченным лицом, к которому остальные относились с особенным почтением, — сегодня нам предстоит, святые отцы, вынести окончательный приговор по делу молодого безумца. Вы, конечно, все осведомлены о причине нашего собрания в этом печальном, но необходимом для пользы святой церкви месте? Вам известно из тайного донесения, сделанного устно достопочтенным духовником графов Ржевусских о преступлении молодого графа? Да? Хорошо. Теперь, стало быть, мы можем перейти к совещанию. Я ставлю два вопроса: виновен ли этот помешанный в преступлении ad ferendam, то есть в таком, которое он собирается совершить, и если виновен, то к какому наказанию он за это должен быть приговорен? Ваши аргументы, святые отцы?

— Виновен!.. Виновен!.. Виновен!.. — послышались голоса.

— Более мотивированно! — отдал приказ его эминенция[10].

— Переход в лоно проклятой православной церкви… Поношение святой католической, издевательства и насмешки над нами, скромными ее служителями. Это — maxima culpa [11], это — измена Христу.

— И, взвесив все это, какое наказание вы предлагаете?..

С минуту в комнате со сводчатым потолком царило молчание.

— Mors… Смерть! — погребальным звоном пронеслось по помещению, где заседал тайный трибунал святых отцов.

— Так. Но все это пока было contra… против обвиняемого. Не найдется ли голос и pro, за него?

— Прошу благословения святых отцов во главе с вами, ваша эминенция, но я все же склонен думать, что это наказание не соответствует преступлению, которое юноша собирается совершить, — сказал один престарелый служитель католического Христа.

— Как?! — в один голос воскликнули заседающие.

— Виноват, я неточно сформулировал свою мысль… — смутился старик. — Я хотел сказать, что тут молодость… любовь… легкомыслие… Кроме того, ради высокочтимого графа Сигизмунда Ржевусского нам бы следовало пощадить жизнь его единственного сына… Он оказывал столько услуг нашей святой церкви…

— Ваш ответ? — обратился к остальным святым отцам, членам совета, его эминенция.

— Отдавая должное любвеобильному сердцу моего собрата во Христе, я считаю, однако, необходимым резко разойтись с ним во мнениях, и вот по каким причинам… — послышался елейно-сладкий голос доносчика-предателя, исповедника N-ского костела. — Во-первых, в то политически смутное время, которое мы переживаем, нам нужны верные католики, а не перебежчики-ренегаты. Если сегодня ради прекрасных глаз женщины обвиняемый готов переменить веру религиозную, то… можете ли вы поручиться, святые отцы, что назавтра ради еще более прекрасной наружности какой-нибудь еретички он не променяет и свою политическую веру, свои мировоззрения? Где же наш политический патриотизм?

— Верно… верно… — прокатилось под мрачными сводами.

— Во-вторых, допустим, юноша раскается, будет просить о помиловании. Но… Откуда мы его выпустим? Это вы приняли в соображение? Разве это наше прибежище под Вислой, где мы тайно собираемся для укрепления веры и принятия важнейших решений, уже само по себе не должно составлять величайшего секрета для наших врагов? А если выпущенный безумец граф нас предаст?.. В таком случае для чего же было принимать лозунг «Unum est hoc iter ad mortem»?[12]

— Верно… верно! Смерть, смерть! — послышались теперь уже возбужденные голоса.

— Но какая?

— Я полагал бы… нам думается… Поцелуй Бронзовой Девы!

Тот, который заступился за обвиняемого, в ужасе закрыл лицо руками.

— Это чересчур жестоко… — еле слышно вылетело из-под капюшона.

— Приведите сюда обвиняемого! — бесстрастно отдал приказ старший из судей-священников.

Прошло несколько минут. Где-то послышался скрип двери, по каменным плитам коридора гулко разнесся звук приближающихся шагов, дверь в судилище распахнулась, и на пороге вырисовалась высокая стройная фигура молодого человека.

— Потрудитесь приблизиться к столу, граф Болеслав Ржевусский! — сурово проговорил иезуит в фиолетовой рясе.

Молодой человек гордо откинул голову назад. Глаза его сверкали бешеным огнем. Он сделал несколько шагов по направлению к своим судьям и резко спросил:

— Кто вы? На каком основании и по какому праву вы смеете мне приказывать? Честное слово, я начинаю думать, что имею дело с бандой каких-то негодяев.

— Вы слышите? — прошептал настоятель N-ского костела.

— Меня обманным образом — по подложной записке — заставляют явиться в пустынное место, хватают, везут и, точно преступника, заключают в каземат какого-то проклятого подземелья. Что вам от меня надо? Что означает вся эта подлая комедия? Если вам угодно денег, выкупа — извольте. Я вам их дам, подавитесь проклятым золотом, но потрудитесь немедленно выпустить меня на свободу!

— Вы спрашиваете, кто мы? Мы — тайный трибунал, блюдущий высшие интересы святой церкви… — еще более сурово проговорил его эминенция.

— Это что же такое — нечто вроде совета десяти великой святой инквизиции? — насмешливо спросил молодой граф.

Но, помимо воли, смертельная бледность покрыла его лицо.

— Вы можете богохульствовать: перед смертью у вас еще хватит времени раскаяться в ваших страшных грехах.