Сыновний бунт - [61]

IV

До чего ж приятно искупаться в Егорлыке в тот предвечерний час, когда от берега к берегу уже перекинулась тень! Вода в это время и не холодная и не теплая, её точно нарочно сперва подогрели, а потом остудили. И приятно поплавать не в степном, заросшем бурьяном месте, где Егорлык, выбравшись из села, лежал в отвесных глиняных берегах, как в корыте, а вблизи своего дома. Косые ступеньки приведут тебя по отлогому спуску прямо к воде. И дело тут вовсе не в Егорлыке — таких речек на земле немало, — а в сыновьях. Да, да, именно в сыновьях! Что за ра-дость, к примеру, Ивану Лукичу окунуться в прохладной воде одному? Освежился, и все! Оказывается, для того, чтобы испытать при купании истинное удовольствие, необходимо, чтобы вместе с тобой по Егорлыку плыли твои сыновья, которых ты столько времени поджидал домой и вот наконец дождался.

Впереди Ивана Лукича, шумно плескаясь, плыли не какие-то там молодые сильные парни, а его собственные сыновья Алексей и Иван, и ему, старому, оказывается, трудновато за ними угнаться. Иван Лукич спешил, старался изо всех сил и то топил усы и отфыркивался, то короткими, хваткими руками кидал широкий взмах, поглядывая на черневшие на воде чуприны. Настроение у него было превосходное, и он нисколько не жалел о том, что сразу же после ужина не уехал, как намеревался, к Подставкину. Побывать у Подставкина он ещё успеет, а померять Егорлык вместе с сыновьями — это редкий случай, и упустить его нельзя. И когда сыновья вышли с отцом на крыльцо и задымили цигар- ками, а Иван сказал «Батя, а не поплавать ли нам в Егорлыке?» — Иван Лукич не стал раздумывать и сразу согласился. Пряча в усах улыбку, он взглянул на Ивана и Алексея и сказал, что и ему пришла в голову именно такая же мысль, и поспешил взять полотенце, которое так догадливо подала счастливо улыбавшаяся Василиса. И вот три пловца наперегонки устремились к тому берегу. «И что это поделалось с моим Иваном? — размышлял Иван Лукич, загребая согнутыми ручищами, как веслами, воду. — И за столом был разговорчив да ласков и искупаться пожелал. Даже на «вы» и батей назвал — просто удивительно! А вот о своем деле что-то помалкивает, будто и нету у него до Журавлей никакого интереса».

Не только Иван Лукич, а и Василиса, женщина редкой душевной теплоты, была удивлена тем, что сыновья ушли с отцом купаться. Занимаясь делом на кухне, она даже запела свою песенку, начинавшуюся словами «Зеленый дубочек на яр похылывся…» В эту минуту ей казалось, что все люди на земле, и те, которых она знала, — соседи, знакомые, и те, которых она не знала и никогда не видела и не увидит, были людьми славными, задушевными, и у них нет причины враждовать или ссориться. И тем более, как она полагала, не было такой причины у её сыновей и у Ивана Лукича. «Ну, и как же это хорошо, что они вместе ушли на Егор лык! — думала она, убирая посуду. — И Ваня первым об этом сказал, знать, на отца у него нету обиды. Теперь они навсегда помирятся, да я знала, что так оно и будет…» И снова запела

Зеленый дубочек на яр похылывся, Молодой казаче, чого зажурывся…

Вышла во двор и увидела Алексея. В белой рубашке с короткими рукавами, с непричесанным чубом, он возился с мотоциклом.

— Ты что, Алеша? Или с батьком поругался?

— Я не Иван, мне с батей нечего ругаться.

— Куда ты собираешься ехать?

— К Яше.

— А где же отец и Ваня?

— ещё купаются.

Для себя Василиса давно решила будет доживать век не с Григорием и не с Иваном, а с Алексеем. Младший сын был самым любимым, к тому же по натуре был он мягкий, отзывчивый, и если Алексей подберет по своему характеру жену, то с такой невесткой жить бы да радоваться И, как всякая заботливая мать, Василиса постоянно беспокоилась о том, как бы не приключилось с Алексеем какой беды. Больше всего её пугал вот этот мотоцикл, купленный Иваном Лукичом ещё в прошлом году. Мотоцикл простоял в кладовой зиму, прикрытый брезентом. Не успел Алексей заявиться в Журавли и вбежать в дом, как новенькая, вороной масти двухколесная машина очутилась во дворе.

— Алеша, ты этого скакуна не сильно гоняй, — просила мать, любуясь сыном. — До беды разве далеко!

— Какая может быть беда, мамо? Конек этот сильно послушный. — Алексей взглянул на мать ласковыми глазами. — Хотите, мамо, прокатиться? Садитесь вот на это заднее седло.

— И такое придумал, Алеша! — Губы Василисы скривились, и нельзя было понять, силилась ли она улыбнуться или хотела заплакать. — Говорила отцу не покупай! Хватит и того, что сам летает как сумасшедший. И детей к этому приучает.

Желая не словами, а делом доказать матери, что ездить он умеет и что бояться ей нечего, Алексей рывком ноги завел мотор, прыгнул в седло и, касаясь носками земли и как бы прислушиваясь к воркующему голосу машины, минуту стоял на месте. Затем ветром выпорхнул в калитку и исчез. Василиса вышла за ворота — пыль по улице курчавилась серым дымком. «Умчался, и что ему до моих тревог? — думала она, прислонившись спиной к воротам. — И кто только придумал эти бегунки, и разве без них нельзя жить? Ходили раньше пешком, и ничего, поспевали, и жилось людям покойнее».