Сын вечности - [28]

Я девять месяцев провел в чьей-то утробе, но даже не знаю в чьей. Я вырос, читая истории о сиротках, и всегда радовался, что моя-то семья меня любила. Родители, которые меня кормили, укачивали, заботились обо мне, учили меня разговаривать, читать и любить. Как что-то настолько реальное могло оказаться иллюзией?

Я придумываю свою историю заново, и меня терзают темные мысли. Я не Рэй. Все семейные фото со мной – обман, как будто меня прифотошопили из жалости.

Я не могу дышать.

Брайтон мне больше не брат. Мы не близнецы, нас не объединяют кровные узы. Но, глядя на его лицо, я понимаю, что, по крайней мере, врали нам обоим.

Я пытаюсь найти слова, хотя бы одно. И выдавливаю только:

– Кто?

– Надо было тебе сказать…

– Так кто?.. И как…

– Мы не знаем, кто твои биологические родители, – говорит ма.

– Ого, ну конечно. Если ты хочешь таким образом выгнать меня из дома, то могла бы хотя бы найти адресок.

Что это за кошмар?

В книжках, когда персонаж оказывается избранным, обычно перед ним возникает взрослый мудрец, который рассказывает герою, как жить дальше. Но у меня есть только горстка подростков, которые сами ничего не понимают. Они только бросают дротики и молятся звездам, чтобы попасть в цель.

– Не понимаю, – говорит Брайтон. – Если Эмиль не родился вместе со мной, то когда?

– В тот же день.

– Что ж, хотя бы мой день рождения не ложь. Теперь все отлично. – Я притворно бью Брайтона кулаком в кулак.

– Насколько смогли определить врачи, ты тоже был новорожденным.

Я представляю, как Брайтон родился без меня, и понимаю, что мое свидетельство о рождении – подделка; и я бы даже никогда об этом не узнал и не допытывался бы у родителей.

Я хочу пробить стену огненным кулаком.

– И что же случилось? Меня положили в корзинку и подбросили под дверь?

Когда ма плачет, мы с Брайтоном бросаем все дела и бежим к ней. Если ей хочется побыть одной, она плачет в ванной, включив душ, или запирается у себя в спальне. Но обычно она позволяет нам обнять себя и напомнить ей, какая она отличная мать и как мы стали теми, кем стали, только благодаря ее любви.

Сегодня мы держимся в стороне.

– Когда я родила, Леонардо захотел подарить мне воздушные шарики, но в больничном сувенирном кончился гелий, так что он ушел поискать их в другом месте. – Ма вытирает слезы тыльной стороной ладони. – Я всегда воображала, как беру своего ребенка на руки в комнате, полной нарциссов и воздушных шариков, и ваш отец хотел воплотить эту мечту. Он вышел на улицу – ты плакал на углу, в двух кварталах от больницы, весь раскаленный от солнца. Рядом никого не было. Ни записки, ни одеяльца. Ваш отец никогда не говорил ничего плохого про человека, который тебя бросил, кто бы это ни был. Он принес тебя в больницу, и тобой занялись врачи и медсестры. Вот такой он был. Он сразу решил защищать тебя – так же, как когда первый раз взял Брайтона на руки. Бегал между вами.

Чароходы и Пруденция молчат.

Какое прелестное воспоминание о нашем отце мать могла унести собой в могилу. Брайтон выглядит так, как будто сейчас расплачется.

– Я не видела тебя до того вечера, – говорит ма. – Полиция приехала заняться этим делом, но, когда я увидела, какой ты маленький, во мне что-то дрогнуло. Мы не знали, что произошло: то ли твои биологические родители не могли позволить себе ребенка, то ли их одолела какая-то тьма и заставила вот так тебя бросить. Но мы знали, что ты будешь жить с нами. Ваш отец так на тебя смотрел, как будто не допустил бы до тебя ни одного человека в мире.

– Почему ты мне не сказала?

– Мы хотели, чтобы тебе жилось легко, чтобы ты не чувствовал себя лишним.

Тишину в комнате нарушает возглас Уэсли. Айрис что-то стремительно печатает на ноутбуке.

– Миссис Рэй, где ваш муж нашел Эмиля?

– В паре кварталов от стадиона «Гранд Гиббус» в Бронксе.

– Довольно далеко от места смерти Батисты. – Айрис смотрит на карту на экране. – Не складывается.

Никто не знает фениксов лучше меня.

– Серые солнечные никогда не возрождаются на том же месте, где умерли, – говорю я безжизненным голосом. – Защитная тактика. Их пепел отлетает в сторону и воплощается в другом месте, чтобы на нового феникса не смогли напасть.

Ева клюет носом, но тут же вскидывается.

– Может быть, наша теория о том, что дух возрождается в чужом теле, неверна. Твоя мать сказала, ты весь горел. Возможно, это не потому, что твой отец нашел тебя на солнце, а…

– Я родился в пламени, – говорю я.

– Переродился, – поправляет Марибель.

– А дальше вы что начнете предполагать? Что я избранный, которому суждено положить конец этой войне? – Я жду ответа, но все молчат. – Да перестаньте.

– Нет никаких избранных, – говорит Марибель. – Мы сами выбираем, сражаться нам или нет. Но ты, кажется, имеешь к этой войне чуть больше отношения, чем другие.

– Если ты останешься с нами, мы сделаем из тебя непобедимое оружие. Каким был Батиста, – говорит Айрис.

Бросаться огнем – это не пассивная способность. Я понимаю, что могу переломить ход любой битвы. Но я не хочу становиться отточенным кинжалом или заряженным жезлом.

– Вот насчет Батисты не надо, ладно? Это прошлая жизнь, которой я не помню. Круто, что он был героем, но это вовсе не значит, что я тоже должен.